Газета "Кредо" №2(246)'16
Маргарита УНРУ-ЦЫГАНОВА
14 февраля 2016 г. замечательной и неповторимой певице Анне Герман исполнилось бы 80 лет. Невероятно, но Анна Герман, которая происходила из семьи с древними голландскими корнями (хотя и родилась в советском Узбекистане), и которую в Советском Союзе считали и немкой, и полькой, и русской одновременно, признана лучшей русской певицей прошлого века.
Всякий раз, выходя на сцену, Анна дарила людям радость, умиротворение и веру в себя, терпение и мужество, огромную силу воли, способность надеяться, верить, любить и быть счастливыми.
Когда Анну спрашивали о секрете той удивительной атмосферы, которую она с первых песен создавала в зале, она отвечала: «Я выхожу с огромным уважением к людям. Я люблю их... Вот отсюда всё и происходит!».
И это было чистой правдой. Сегодня голос и творчество Анны Герман возвращаются к нам вновь, чему, конечно, немало поспособствовал и вышедший недавно одноименный сериал. Но сериал – это лишь повод. Причина же в том, что сегодня, как и всегда, нашему обществу не хватает чистоты и святости, открытости и жертвенности, без которых удобно обходиться, но невозможно жить.
Предлагаемая статья не совсем обычна. Ее написала ровесница Анны Герман, г-жа Маргарита Унру, жизнь которой незримыми духовными нитями была связана с жизнью Анны. И мы с радостью предоставляем ей слово.
Анну Герман считают своей Польша, Россия и Германия. Так оно и есть. Анна Герман была близка многим людям, и ее неповторимый хрустальный голос воспринимался как свет чистого сердца. Несмотря на то, что ее нет с нами уже более тридцати лет, ее помнят все, кто когда-либо слышал. Но чтобы полностью понять неповторимый внутренний мир этой удивительной женщины и уникальной певицы, я думаю, нужно знать о ней и то, о чём многие не знают или знают искаженно. Происхождение Aнны всегда вызывало много вопросов, потому что польская певица прекрасно и чисто говорила и по-русски и по-немецки. Совсем недавно на экраны России вышел телевизиoнный сериал об Анне Герман. С подачи его авторов все с удивлением узнали, что Анна Герман – российская немка. Но это не совсем так, потому что у Анны Герман – глубокие голландские корни, которые бережно сохранялись в ее маленькой семье (бабушка, мама и сама Анна говорили дома на вымирающем староголландском диалекте). И именно это необычное происхождение, драматичное детство, а также глубоко религиозная бабушка Анны сформировали ее характер, ее отношение к миру и подарили нам Анну такой, какой мы ее знаем. Но обо всём по порядку.
В моей жизни Анна Герман сыграла особую роль. Наша первая встреча состоялась заочно: в начале семидесятых годов я жила в Ташкенте и помню, что тем весен ним днем я, счастливая, шла по улице Пушкина – меня приняли в аспирантуру. У консерватории в витрине газетного киоска я увидела журнал «Кругозор» с синей виниловой пластинкой внутри, а на обложке журнала – портрет женщины неземной красоты. Тогда унылые витрины наших газетных киосков украшали только фотографии женщин «передовичек» производства, а тут со страницы журнала на меня смотрела такая красота – просто Ангел в голубом. Журнал я купила, не задумываясь, хотя ни проигрывателя, ни денег на его покупку у меня не было. Поэтому услышать голос Анны Герман я смогла не скоро. Но меня поразило совсем другое: в краткой биографии было написано дословно следующее:
«Отец Анны Герман – уроженец Лодзи. Мать – из старинного голландского рода. Родилась Анна в Узбекистане в 1936 году, в 1946 году с матерью и бабушкой вернулась на родину отца. Но голландские традиции двухвековой давности столь сильны, что три женщины до сих пор разговаривают дома на несуществующем голландском наречии – окаменевшем языке XIV века…».
Я остолбенела: ведь вымирающее голландское наречие – это же Plattdeutsch (Ploditsch), на котором говорили мои бабушки, говорят сейчас моя мама и все тети. И я знаю, как дорог для них этот родной материнский язык. Они все прекрасно говорят и на литературном немецком языке, и на хорошем русском, но когда собираются вместе, то говорят только на Ploditsch, и лица их при этом светлеют. Я, правда, на этом языке не говорю, но понимаю и с детства знаю, что у нас голландские корни, что мы – меннониты, выходцы из Голландии. Наверняка большинству читателей слово «меннонит» ничего не говорит, и потому – небольшая справка:
«Меннониты – это голландские протестанты. Община была основана в Нидерландах в 30-40 годы XVI в. Менно Симонсом. Меннониты проповедуют смирение, отказ от насилия, верят во второе пришествие Христа. Если в истории и бывают неудачи, то четыреста лет скитаний меннонитов этому пример. Во второй половине шестнадцатого века они из-за гонений вынуждены были покинуть Голландию и переселиться в Пруссию. В XVIII – XIX вв, спасаясь от гонений прусского короля Фридриха II, снова эмигрируют: одни в Америку и Канаду, многие делают выбор в пользу России…» (Лана Тернер).
Данциг (ныне польский город Гданьск) – был местом, где в XVI веке поселились меннониты, выходцы из Голландии. Они переселились компактно, и их поселения назывались тогда «Hollandische Dцrfer» – Голландские сёла. В одном из этих сёл, под названием Конопат, жили мои предки. Это я знаю из дневника моего дедушки. Там меннониты «онемечились», т.к. государственным языком в Гданьске в это время был немецкий. В школе и в Церкви говорили на Hochdeutsch – литературном немецком языке. В Россию меннониты-голландцы переселились в конце XVIII – начале XIX века из немецкой Пруссии, и в России основанные ими деревни считались уже немецкими, а переселенцы, естественно, – «немцами». Когда же меннониты (они же голландцы, они же немцы) эмигрировали из СССР в Германию, то здесь они стали «русскими», потому что приехали из России. Кем же им еще быть? Приехал из России (неважно, кто – немец, татарин, белорус) – значит русский, и точка. Поэтому нам, эмигрантам, чтобы снова стать немцем, татарином или белорусом, надо вернуться в Россию, а меннонитам, чтобы стать голландцами, надо было вернуться в Польшу. Там и сегодня помнят меннонитов, их аккуратные голландские деревни, водяные и ветряные мельницы. Земли, осушенные ими, до сих пор плодоносят, и осушают их по той же технологии, как это делали меннониты сотни лет назад (только воду теперь откачивают не ветряками, а электромоторами).
Несмотря на все свои злоключения и постоянные вынужденные переселения меннониты полностью сохранили свою идентичность, и их материнским языком оставался Plattdeutsch, или, как говорили сами меннониты, – Ploditsch, староголландский язык. На этом языке в XVI веке говорило всё население прибрежных районов Нидерландов и во всех ганзейских городах, на этом языке были написаны первые хартии ганзейских городов.
А меннониты из СССР были совершенно особенными «немцами» с безупречным литературным немецким языком, потому что он был для них не родным, а «выученным». Наша тетя, которая умерла в Германии на 101-ом году жизни, рассказывала, что во время Первой мировой войны, когда она жила на Украине, и туда пришли немцы, они удивились: «Откуда у вас такой высокий литературный немецкий язык?». Всё это шло от немецкой школы и из Церкви. Обучение в школе и проповеди в Церкви проводились на литературном языке, на языке Шиллера и Гёте. А дома меннониты упорно продолжали говорить на диалекте, у них были свои традиции, своя вера. Главным было: не брать в руки никакого оружия, жить в мире со всеми, не употреблять бранных слов, быть со всеми приветливыми. Мы, дети, перед сном всегда читали короткую детскую молитву: «Vater unser mach mich fromm, dass ich in den Himmel komm» («Боженька, помоги мне стать благочестивой, чтобы я попала на небо)». Я уверена, что Анна ребенком тоже читала эту молитву перед сном.
Мы с Анной вдобавок ко всему оказались еще и ровесницами (она родилась 14 февраля 1936 года, а я – 5 апреля 1936 года – всего два месяца разницы). Обе родились в Узбекистане и, как я предположила, имеем одинаковые голландские корни. Так, еще даже не услышав голоса певицы, я сердцем и душой почувствовала внутреннюю духовную связь с ней и гордость за ее твердый дух и смелость. Когда же я услышала голос Анны, то сразу стала ее поклонницей: следила за ее карьерой, радовалась триумфальному успеху в Советском Союзе и никогда не думала, что смогу встретиться с ней лично. Но чудо случилось. Это было летом 1974 года, мы жили в Ярославле. Анна Герман приехала в наш город на гастроли. К счастью, в это время у нас гостила мама, которая свободно говорила на Ploditsch. На концерт Анны Герман мы пошли всей семьей. Я попросила маму научить мою 15-летнюю дочь Лену нескольким фразам на Ploditsch. Моя мама, отсидевшая по 58-й политической статье 10 лет, отговаривала меня, боялась, что может быть большой скандал, что нас посадят. Но я была абсолютно уверена, что я права и не могла упустить возможности убедить всех в своей правоте.
Концерт начался. Звучал дивный голос Анны, зал затих, а после каждой песни взрывался громом аплодисментов. После очередных аплодисментов моя дочь с букетом цветов вышла на сцену и скороговоркой выпалила выученную наизусть фразу на Ploditsch. Я замерла. В какой-то момент мне показалось, что это полное безумие: Ярославль – русский город, а моя дочь на сцене лепечет на староголландском! Но… о, чудо! Анна с изумлением посмотрела на Лену и что-то быстро ответила, а Лена только качала головой из стороны в сторону: мол, я вас не понимаю. Когда Лена вернулась, она сказала, что Анна тут же стала говорить с ней на Ploditsch, а потом по-русски попросила, чтобы мы после концерта с бабушкой зашли к ней за кулисы.
Когда мы пришли, Анна говорила только с бабушкой на родном для нее голландском наречии. Она говорила с упоением, как будто пила живую воду. Анна, как с близкими ей людьми, поделилась с нами своим горем и с болью сказала, что недавно умерла ее любимая ома – бабушка, поделилась и радостью, что ждет ребенка. Она была очень счастлива, но обеспокоена, как всё пройдет после той страшной катастрофы в Италии. И всё это она рассказала нам – совершенно чужим людям. Потому что меннонитов мало, и если они встречаются, то это уже почти родственники. На прощание она подписала нам свою фотографию-открытку и написала свой адрес.
После этой встречи наши мамы некоторое время переписывались. Из переписки выяснилось, что мы с Анной не только одного «рода-племени», но наши отцы жили в Молочанске Запорожской области и учились там в одном коммерческом училище – Kommerzschule in Halbstadt. Оба стали бухгалтерами. Оба были дирижерами больших Церковных хоров и, возможно, встречались на слетах дирижеров хоров. Их дороги шли рядом и в страшные годы репрессий. Отцов наших, как врагов народа, арестовали в 1937 году, моего – в апреле, отца Анны – в сентябре. Они сидели в подвале НКВД в г. Ташкенте, может быть, даже в одной камере, их пытали в одних тех же кабинетах одни и те же следователи, чтобы они признались в шпионской деятельности в пользу Германии, и расстреляли без суда и следствия в 1938 г., с разницей в два месяца. Нашим мамам сказали, что они осуждены на 25 лет без права переписки. Тогда мы еще не знали, что это означало расстрел, и мама еще долго ходила куда-то «хлопотать». Иногда она брала и меня с собой. Мне казалось, что «хлопотать» – это примерно то же самое, что «хлопать в ладоши», и радовалась, что мы пойдем туда, где будет очень весело. А мы ходили по каким-то темным коридорам, и мама возвращалась вся в слезах. По воспоминаниям Ирмы Мартенс, этими же коридорами ходила и она с Анной. И опять наши пути могли там пересекаться.
В начале января 1942 года нашу семью – маму с тремя дочками и бабушку – выслали как немцев и как семью врага народа из Ташкента в Бухарскую область. Недавно я получила в дар от Ивана Ильичева его книгу «Анна Герман. Эхо любви». Там напечатаны воспоминания матери Анны – Ирмы Мартенс: «В январскую ночь 1942 года меня разбудил стук в дверь. Мне предъявили постановление об аннулировании нашей прописки и о выселении. Товарными вагонами нас вывезли в Бухарскую область, район Рометан». Нас выселяли тоже в январе 1942 года, мы ехали в тех же товарных вагонах, и нас так же поселили в Бухарской области, но в районе Гиждуван, в 12-15 километрах от Рометана. То есть мы опять оказались на расстоянии «вытянутой руки». Дальше Ирма Мартенс вспоминает: «Маме удалось продать немного белья за стакан крупы» (я помню, как и мы с мамой ходили по кишлаку, заходили во дворы к узбекам, и мама предлагала простыни в обмен на что-нибудь съестное). И дальше: «Вдобавок заболела Аня. Я сидела возле нее и читала сказки. «Мамочка, читай, только читай», – просила Анна. Думаю, так она забывала о голоде».
При выселении, с собой можно было взять лишь малое количество вещей. Но наша мама взя ла мою любимую гуттаперчевую куклу и «Сказки» Андерсена на немецком языке. По этой книге я научилась читать по-немецки раньше, чем по-русски. И мама Анны тоже взяла с собой, как самую необходимую вещь, сказки, и мне почему-то хочется думать, что это тоже были сказки Андерсена, а какие же еще? И для нас зима 1942 года была самой голодной. Я помню, что мы всегда были голодными, а мама почему-то стала «толстеть». Тогда я не понимала, что она опухала от голода. И опять в нашем детстве всё сходится до мелочей.
О судьбе наших отцов мы и семья Анны узнали только после перестройки. Решение о реабилитации и свидетельство о смерти нашего отца мы получили только в 1991 году, там было указано, что причина смерти – расстрел, а место захоронения неизвестно. В тот день, когда пришла реабилитация, я с большим букетом цветов пошла к Ташкентскому «серому дому» – так в народе называли здание НКВД, где в подвалах без суда и следствия расстреливали невинных людей. Я бросила эти цветы в проём подвального окна этого дома. Это были цветы в память о моем отце и, как я теперь понимаю, отце Анны Герман.
Наши мамы были учительницами немецкого языка, мы в одно и то же время жили в старом Ташкенте, снимали комнаты у узбеков. Как у моей мамы, так и у Ирмы, сохранились самые теплые воспоминания об узбекских семьях, которые их приютили. Старый город Ташкента – это узкие улочки, глинобитные дома с фруктовыми деревьями во дворе. Мы там обязательно ходили по одним и тем же узким улочкам. Я с детства помнила, что когда мы жили у Сабита (это имя хозяина дома), он спас меня от смерти. У меня была дизентерия, и он поил меня отваром гранатовых корочек. Я просто обомлела, когда прочитала в воспоминаниях Ирмы, что Анну тоже спас совет узбека пить отвар гранатовых корочек. А вдруг, это был тот же самый Сабит?!
По воспоминаниям Ирмы, в детстве Анна свободно говорила по-узбекски. Это не удивительно. Я тогда тоже говорила без акцента по-узбекски, заплетала мелкие косички и ребенком пела на бахчах узбекские песни, чем приводила в восторг местных жителей. За это я получила свой первый «заработок» – арбуз и дыню.
В 1946 году Анне с мамой и бабушкой чудом удалось эмигрировать из СССР в Польшу – на землю, где несколько столетий назад на территории тогдашней Западной Пруссии в голландских деревнях жили их предки, и где в г. Лодзь родился отец Анны. Поэтому Анна, приехав в Польшу, с чистым сердцем могла говорить, что вернулась на родину отца, и что ее предки – из старинного голландского рода.
Сколько мужества и мудрости должны были иметь эти три женщины – мама, бабушка и сама Анна, – сколько в них было духовных сил, достоинства, любви и уважения к своим корням, чтобы в полной изоляции в Узбекистане, а затем и в Польше на протяжении всей жизни хранить в своей маленькой семье традиции и обычаи предков и сохранить этот практически вымирающий язык! Когда Анна приезжала с гастролей, то уже с порога начинала говорить на Ploditsch. В этом она черпала силы и в кругу своей маленькой семьи чувствовала себя защищенной и счастливой. Может быть, отсюда в голосе Анны эта пронзительная нота, теплота, безграничная любовь и благородство. Только духовно цельный и добрый человек мог спеть «Эхо» так, что мороз подирал по коже, а на первой репетиции даже оркестранты, расплакавшись, не смогли играть дальше. А «Гори, гори, моя звезда» Анна пела так, словно она пела о своей звезде, о своей священной любви.
Анну воспитала ее бабушка Анна Фризен Мартенс, глубоко верующий человек. И потому Анна стала именно такой, какой мы ее знаем: необъяснимой, чарующей небожительницей. Мама Анны Герман до самой смерти вспоминала о своих голландских корнях и сокрушалась, что со смертью Анны ей не с кем больше было говорить на Ploditsch.
Но вернемся к моей истории с Анной Герман. Мне суждено было еще встретиться с ее мужем – Збигневом Тухольским. В декабре 2010 года в Берлине, в Русском Доме, состоялся концерт, посвященный памяти Анны Герман. Мой давний знакомый, доктор Якоб Кирш, участвовал в организации этого концерта. Он был хорошо знаком с семьей Анны Герман. На концерте я сидела рядом со Збигневом, пели артисты из Украины, Петербурга и Германии. После концерта доктор Кирш пригласил меня переночевать у них, Збышек тоже остановился там. Я с благодарностью приняла это приглашение. Так я оказалась в уютном доме доктора Кирша, где мы не просто общались – это был настоящий вечер воспоминаний. Надо было видеть и слышать, с какой теплотой и нежностью Збигнев говорил об Анне. Для него она всегда рядом. Это драма, трагедия, которую он несет с достоинством всю свою жизнь.
Но и это еще не всё. 28 августа 2012 года, в день депортации российских немцев, в Берлине у Рейхстага состоялся митинг российских немцев. Это удивительным образом совпало с 30-летием со дня смерти Анны Герман. Я вышла на сцену с портретом Анны и, вспоминая о жертвах сталинских репрессий, рассказала о трагической истории Анны Герман. Я думаю, многие тогда впервые узнали, что Анна Герман – советская немка с голландскими корнями, что ее отец был расстрелян как немецкий шпион. И счастье, что им удалось уехать в Польшу. Ведь только благодаря этому Анна смогла раскрыть свой талант. В Союзе ее ждали бы только ссылки и лишения.
В конце моего выступления я предложила всем собравшимся в память об Анне спеть ее главную песню «Надежда». Все тут же встали и со слезами на глазах запели: «Светит незнакомая звезда, Снова мы оторваны от дома…» Анна! Могла ли ты думать, что когда-нибудь в Берлине, перед Рейхстагом, около 1000 российских немцев будут петь «Надежду» в память о наших погибших отцах, в память о тебе. Такое даже в фантастическом сне не могло присниться. А для меня это был момент счастья, триумфа, победное окончание моей 50-летней истории с Анной.
Звезда Анны Герман светит нам всем и сегодня.
Материал подготовлен
Аидой Махмудовой
мы в соцсетях
