«DILEXIT NOS»

• 
• 

Подробности

Просмотров: 8

1. «Возлюбивший нас», – говорит св. Павел, имея в виду Христа (Рим 8, 37), чтобы помочь нам осознать, что от этой любви ничто и никогда «не может отлучить нас» (Рим 8, 39). Павел с уверенностью говорил об этом, потому что Сам Христос заверял Своих учеников: «Я возлюбил вас» (Ин 15, 9. 12). Он также сказал нам: «Я назвал вас друзьями» (Ин 15, 15). Его открытое Сердце предваряет нас и ждет, чтобы любить нас и предложить нам Свою дружбу, не выдвигая никаких условий, не предъявляя предварительных требований: Он первым возлюбил нас (ср. 1 Ин 4, 10). Благодаря Иисусу «мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее» (1 Ин 4, 16).

 

2. Говоря о любви Иисуса, часто используют символ сердца. Некоторые задаются вопросом, имеет ли это до сих пор реальное значение. Но когда у нас возникает соблазн плыть по поверхности, жить второпях, не зная даже до конца зачем, превратиться в ненасытных потребителей и рабов механизмов рынка, которому не интересен смысл нашего бытия, нам нужно восстановить значение сердца.[1]

 

Что имеется в виду под словом «сердце»?

3. В классическом светском греческом языке термин «καρδία» подразумевает нечто самое глубокое внутри людей, животных и растений. У Гомера он означает не только центр физический, но также душу и духовное ядро человека. В «Илиаде» мысль и чувство принадлежат сердцу и очень близки друг к другу.[2] Сердце предстает перед нами как центр желания и место, где обретают форму важные решения человека.[3] У Платона сердце берет на себя функцию, некоторым образом «синтезирующую» рациональное и склонности каждого, поскольку и повеления высших способностей, и страсти передаются по венам, сходящимся в сердце.[4] Таким образом, с античных времен мы сознавали, сколь важно рассматривать человека не как сумму разных способностей, а как некий духовно-телесный мир с объединяющим центром, придающем всему, что переживает человек, смысл и направление.

4. В Библии сказано, что «слово Божие живо и действенно… и судит помышления и намерения сердечные» (Евр 4, 12). Тем самым она говорит нам о ядре, о сердце, которое стоит за каждым внешним проявлением, в том числе за поверхностными мыслями, которые запутывают нас. Эммаусские ученики на своем таинственном пути, пройденном вместе с воскресшим Христом, переживали тоску, смятение, отчаяние и разочарование. И все же, несмотря на все это и вопреки всему, что-то в них происходило глубоко внутри: «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге?» (Лк 24, 32).

5. В то же время сердце – это обиталище искренности, где нет места для обмана и притворства. Обычно оно отражает истинные намерения человека, что он думает, во что верит и чего действительно хочет, «секреты», о которых никому не говорят, в общем, саму голую правду. Речь не идет о видимости и о лжи, а о чем-то подлинном, реальном, абсолютно личном. Поэтому Далида спрашивает Самсона, когда тот отказался раскрыть ей секрет своей силы: «Как же ты говоришь: “Люблю тебя”, а сердце твое не со мною? (Суд 16, 15). И лишь после того, как он рассказал ей о своей сокровенной тайне, она увидела, «что он открыл ей все сердце свое» (Суд 16, 18).

6. Эта истина каждой личности часто скрыта под огромным ворохом укрывающей ее «листвы», из-за чего человеку трудно быть уверенным в том, что он знает самого себя, и тем более в том, что знает другого человека: «Лукаво сердце более всего и крайне испорчено, кто узнает его?» (Иер 17, 9). Так нам становится понятен повеление книги Притч: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни. Отвергни от себя лживость уст» (4, 23-24). Простая видимость, притворство и обман калечат и извращают сердце. Несмотря на все старания показать или изобразить что-то, чем мы не являемся, все разыгрывается в сердце: там не имеет значения то, что мы показываем вовне или что скрываем – там мы такие, какие есть. И это основа любого серьезного проекта на нашу жизнь, так как без сердца ничего стоящего нельзя построить. Видимость и вранье дают одну лишь пустоту.

7. Позвольте мне в качестве метафоры поделиться одним воспоминанием, которым я уже делился при других обстоятельствах: «Когда мы были детьми, бабушка пекла нам на карнавал фрителли, для которых делала очень тонкое тесто. Потом она бросала его в масло, и тесто набухало, набухало… И когда мы начали есть эти фриттели, они внутри были пустыми. Такие пончики на диалекте назывались “вранье”. И бабушка сама объяснила нам, почему: “Эти фриттели похожи на вранье: они выглядят большими, но внутри у них ничего нет – ничего настоящего, ничего существенного”».[5]

8. Вместо того, чтобы искать поверхностного удовлетворения и играть какую-то роль перед другими, лучше прислушаться к вопросам, которые действительно важны: кто я такой на самом деле, чего ищу, в чем вижу смысл моей жизни, моих решений и моих действий, почему и с какой целью оказался в этом мире, как оценю собственную жизнь, когда она придет к концу, какое значение мне хотелось бы видеть во всем, что я переживаю, кем хочу быть в глазах других, кто я такой пред Богом. Эти вопросы ведут меня в мое же сердце.

 

Вернуться к сердцу

9. В этом изменчивом мире нужно начать вновь говорить о сердце, целиться туда, где каждый человек любого положения и состояния резюмирует себя, туда, где кроются источник и корень всех других сил, убеждений, страстей и решений конкретных людей. Но мы вращаемся в обществе серийных потребителей, живущих сегодняшним днем и оказавшихся во власти ритмов и шума технологий, не особо терпеливых к тем процессам, которых требует мир внутренний. В сегодняшнем обществе человек «рискует потерять центр – центр самого себя».[6] «Ведь современного человека многое сбивает с толку, многое раскалывает и часто почти совсем лишает внутреннего начала, которое творило бы единство и гармонию в его естестве и в его поступках. Весьма распространенные, к сожалению, модели поведения преувеличивают значение рационально-технологического или, наоборот, инстинктивного измерения».[7] А сердца нет.

10. Проблема изменчивого общества сегодня актуальна, но обесценивание глубинного центра человека, сердца, началось уже давно: мы видим его уже в греческом и дохристианском рационализме, постхристианском идеализме и материализме в его различных формах. Сердце занимало мало места в антропологии и теперь является понятием, чуждым великой философской мысли. Предпочтительнее казались другие представления, такие как разум, воля или же свобода. Значение термина «сердце» расплывчато, и ему не было отведено собственное место в человеческой жизни. Возможно, потому, что нелегко было уместить его среди «ясных и отчетливых» идей, или из-за трудностей, связанных с познанием самого себя: кажется, что самая сокровенная реальность одновременно оказалась самой далекой для нашего знания. Вероятно, потому, что встреча с другим не оформилась как путь поиска себя, поскольку мысль в очередной раз впадает в нездоровый индивидуализм. Многие увереннее чувствовали себя в более контролируемой сфере разума и воли, когда строили свои системы мысли. И, не найдя места для сердца, отличного от человеческих способностей и страстей, рассматриваемых отдельно друг от друга, не получила серьезного развития даже идея личного центра, в котором единственной реальностью, способной все объединить является, в конце концов, любовь.

11. Если сердце обесценено, обесценивается и то, что значит говорить от сердца, действовать от сердца, что подразумевается под созреванием и исцелением сердца. Когда не ценится специфика сердца, мы лишаемся ответов, которые не может дать один лишь разум, теряем возможность встречи с другими, теряем поэзию. И теряем историю вместе с нашими историями, потому что настоящая личная эпопея – это то, что строится от сердца. В конце жизни будет считаться только это.

12. Мы должны заявить, что у нас есть сердце, что наше сердце сосуществует с другими сердцами, которые помогают ему быть «ты». Здесь мы не можем широко развивать эту тему, и потому воспользуемся образом Ставрогина – героя романа Достоевского.[8] Романо Гвардини говорит о нем как о самом воплощении зла, потому что его главная черта – отсутствие сердца: «У Ставрогина нет сердца, и потому его дух холоден и пуст, а его тело отравлено ленью и “звериным” сладострастием. Поэтому ему не дано встретиться с кем-либо близко, и никто по-настоящему не встречает его. Ведь только сердце творит близость – истинную близость между двумя бытиями. Только сердце умеет принимать и давать родину. Близость – это акт, сфера сердца. Но Ставрогин далеко… Бесконечно далеко даже от самого себя, потому что внутри себя человек может пребывать только сердцем, но не духом. Внутреннее пребывание в себе духом не по силам человеку. Так что, если сердце не живет, человек остается чужим для самого себя».[9]

13. Нам нужно, чтобы любое действие было подчинено «политическому господству» сердца, дабы агрессия и безумные желания успокоились в большем благе, которое им предлагает сердце, и в той силе, которой оно обладает в противостоянии злу; дабы даже разум и воля стали служить сердцу, ощущая истину и наслаждаясь ею, а не стремясь господствовать над нею, как это бывает часто с некоторыми науками; дабы воля жаждала большего блага, которое известно сердцу; дабы даже воображение и чувства умерялись биением сердца.

14. Можно сказать, что в конечном счете я сам и есть мое сердце, потому что оно – это то, что отличает меня, образует меня в моей духовной идентичности и наделяет общностью с другими. Работающий в цифровом мире алгоритм показывает, что наши мысли и решения нашей воли гораздо более «стандартны», чем мы можем думать. Они легко предсказуемы и управляемы. Но не сердце.

15. Речь идет о понятии, важном для философии и богословия, которые стараются придти к комплексному синтезу. Действительно, слово «сердце» не может исчерпывающе разъяснить ни биология, ни психология, ни антропология, ни какая бы то ни было наука. Это одно из тех первобытных слов, «которые указывают на реальность всего человека в целом как личности телесной и духовной».[10] Так что биолог не более реалистичен, говоря о сердце, потому что видит только его часть, а ведь и целое не менее реально – оно даже еще реальнее. И абстрактный язык не в состоянии выразить столь же конкретное и одновременно комплексное значение. Если «сердце» ведет нас в глубинный центр нашей личности, оно также позволяет нам узнать себя во всей нашей полноте, а не только в каком-нибудь одном изолированном аспекте.

16. С другой стороны, эта уникальная сила сердца помогает нам понять, почему говорят, что, если постигать реальность сердцем, ее можно узнать лучше и полнее. Это неизбежно приводит нас к любви, на которую способно это сердце, потому что «любовь – самый глубинный фактор реальности».[11] Для Хайдеггера согласно интерпретации, данной его идеям современником, философия начинается не с чистой концепции или не с уверенности в чем-то, а с эмоционального потрясения: «Мышление должно быть охвачено волнением до или в ходе работы с понятиями. Без волнения мышление не в состоянии начаться. Мурашки по коже – вот первый мысленный образ. Именно волнение – это первое, что заставляет мыслить и подымать вопросы: “Философия всегда свершается в фундаментальном состоянии духа” („Stimmung“)».[12] И здесь дает знать о себе сердце, которое «оберегает фундаментальное состояние, действует как “хранитель фундаментального состояния”. “Сердце” не метофорически слышит “безмолвный голос” бытия, позволяя ему настраивать и определять себя».[13]

 

Сердце, которое склеивает осколки

17. Одновременно сердце создает возможность для любых подлинных связей, поскольку отношения, которые не строят сердцем, не могут преодолеть индивидуалистскую фрагментацию: устоят лишь две монады, которые сближаются, но не связываются друг с другом по-настоящему. Антисердце – это общество, над которым все более довлеют нарциссизм и самоотнесение. В итоге все заканчивается «потерей желания», потому что другой исчезает с горизонта, и мы закрываемся в своем «я», неспособные уже на здравые отношения.[14] В итоге мы теряем и способность принять Бога. Как сказал бы Хайдеггер, чтобы обрести божественное, мы должны построить «домик для гостей».[15]

18. Итак, мы видим, что в сердце каждого человека возникает эта парадоксальная связь между чувством своей ценности и открытостью на других, между самой личной встречей с самим собой и принесением себя в дар другим. Мы становимся собой только тогда, когда обретаем способность признавать другого и встречаемся с другим, который в состоянии признать и принять свою собственную идентичность.

19. Сердце также способно объединять и гармонизировать свою личную историю, которая кажется расколотой на тысячи кусков, но в которой, однако, все может иметь смысл. Это именно то, что Евангелие хочет выразить во взгляде Марии, смотревшей сердцем. Она умела вести диалог со своими переживаниями, которые хранила, размышляя над ними в собственном сердце, давая им время: представляя их и сберегая внутри, чтобы помнить о них. В Евангелии лучшим описанием того, о чем думает сердце, являются два отрывка из св. Луки, где сказано, что Мария «сохраняла («συνετήρει») все слова сии, слагая («συμβάλλουσα») в сердце Своем» (Лк 2, 19; ср. 2, 51). Глагол «συμβάλλειν» (отсюда «символ») означает взвешивать, объединять две вещи в уме и исследовать себя, размышлять, вести диалог с самим собой. «Διετήρει» в Лк 2, 51 означает «бережно хранила», и то, что она хранила, было не просто увиденной ею «сценой», но и тем, чего она пока не понимала и все же оставалась рядом и жила в ожидании момента, когда сможет собрать все это вместе в сердце.

20. В эру искусственного интеллекта мы не можем забывать, что для сохранения человеческого нужны поэзия и любовь. Никакой алгоритм никогда не сможет усвоить, например, момент из детства, о котором с теплотой вспоминает человек и который, несмотря на пролетевшие годы, по-прежнему повторяется во всех уголках нашей планеты. Мы вспоминаем, как склеивали вилкой края тех пирожков, которые дома пекли наши мамы и бабушки. Этакий момент кулинарной науки где-то на полпути между игрой и взрослой жизнью, когда мы уже ответственно беремся за дело, чтобы помочь другому. Помимо той вилки можно было бы назвать еще тысячи мелких деталей, из которых складывается биография каждого: как шуткой мы заставили кого-то улыбнуться, как рисовали на стекле, играли в первый раз в футбол с мячом из тряпок, хранили червячков в обувной коробке, сушили цветы между страницами книг, ухаживали за птичкой, выпавшей из гнезда, гадали на ромашке… Все эти мелочи – обычные и в тоже время необыкновенные – никогда не втиснуть в алгоритмы. Потому что вилка, шутки, окно, мяч, обувная коробка, книга, птичка, цветок… держатся на той теплоте, которую хранят в себе воспоминания сердца.

21. Ядро каждого человеческого существа, его самый сокровенный центр – это не ядро души, а всей личности в целом в ее уникальной идентичности, т.е. и души, и тела. Все объединяется в сердце, которое может быть вместилищем любви со всеми ее духовными, психологическими и даже физическими составляющими. В конечном счете, если в нем царит любовь, личность достигает своей идентичности во всей ее полноте и блеске, потому что каждый человек был сотворен в первую очередь для любви, в самых своих глубоких фибрах он создан для того, чтобы любить и быть любимым.

22. Поэтому, когда мы видим, как друг за другом разгораются все новые войны при соучастии, попустительстве или безразличии других стран либо вследствие простой борьбы за власть вокруг интересов тех или иных сторон, сама собой напрашивается мысль о том, что мировое сообщество теряет свое сердце. Достаточно увидеть и послушать престарелых женщин с разных враждующих сторон, ставших пленницами этих разрушительных конфликтов. Стоит лишь взглянуть на то, как они плачут по своим убитым внукам, или услышать, как они желают себе смерти, потому что нет больше того дома, в котором они прожили всю жизнь, и раздирается душа. Столько раз за свою нелегкую и жертвенную жизнь они подавали пример силы и стойкости, а теперь, придя к последнему этапу своего земного странствия, получили не заслуженный покой, а горе, страх и гнев. Перекладывание вины на других не разрешит этой позорной драмы. Если мир может без нестерпимой боли смотреть на плачущих старушек, то это признак того, что у него нет сердца.

23. Когда каждый думает, ищет, размышляет над собственной жизнью и идентичностью или исследует высшие вопросы, когда он думает о смысле своего существования и ищет Бога, даже если уже ощутил привкус приоткрывшейся истины, все это должно обрести венец в любви. Любящий человек чувствует, что знает, почему и с какой целью он живет. И тогда все сливается в едином состоянии взаимосвязи и гармонии. Поэтому самый, наверное, решающий вопрос, который каждый может задать себе перед лицом своей личной тайны, таков: а у меня есть сердце?

 

Огонь

24. Все это имеет свои последствия для духовности. Например, богословие «Духовных упражнений» св. Игнатия Лойолы исходит из принципа affectus. Дискурсивное измерение зиждется на фундаментальной воле (со всей силой сердца), которая дает энергию и ресурсы для выполнения задачи преобразования жизни. Правила и композиции места, которые вводит в действие Игнатий, функционируют, отталкиваясь от «основы», которая отличается от них – от неизвестности сердца. Мишель де Серто показывает, в каком смысле «движения», о которых говорит св. Игнатий, являются вторжениями воли Божьей и воли собственного сердца, остающейся иной при сопоставлении с явленным в Откровении порядком. Что-то нежданное начинает говорить в сердце человека – что-то, что рождается из непознаваемого, удаляет налет с известного и противостоит ему. Это начало нового «порядка жизни», исходящего из сердца. Речь идет не о рациональных рассуждениях, которые нужно было бы применять на практике, переводя их в жизнь, как если бы аффективность и практика были просто следствиями, причем зависимыми, гарантированного знания.[16]

25. Там, где мысль философа останавливается, верующее сердце любит, поклоняется, молит о прощении и предлагает себя на служение в том месте, которое по соизволению Господа оно выберет, чтобы следовать за Ним. Тогда оно понимает, что является Божьим «ты» и что может быть «я», потому что Бог для него – «Ты». Правда в том, что лишь Господь предлагает отношение к нам как к «ты» всегда и навсегда. Принятие Его дружбы – это дело сердца, образующее нас как личностей в полном смысле этого слова.

26. Св. Бонавентура говорил, что, если присмотреться, то нужно просить «не света, а огня».[17] Он учил, что «вера обитает в разуме, но так, чтобы пробуждать чувство. Например, знание о том, что Христос умер ради нас, не остается просто знанием, но обязательно становится чувством, любовью».[18] Исходя из этой перспективы, св. Джон Генри Ньюмен выбрал в качестве своего девиза фразу: «Cor ad cor loquitur» (лат.: «Сердце молвит сердцу»), потому что вне всякой диалектики Господь спасает нас, говоря нашему сердцу от Своего Святейшего Сердца. По той же логике для него, этого великого мыслителя, местом глубочайшей встречи с самим собой и с Господом были не чтение или размышление, а молитвенный диалог от сердца к сердцу с живым и присутствующим Христом. Поэтому Ньюмен видел в Евхаристии живое Сердце Иисуса, способное освобождать, придавать смысл каждому мгновению и вливать в человека истинный мир: «О, святейшее и вселюбящее Сердце Иисуса, сокрытое в святой Евхаристии и всегда бьющееся здесь для нас… Поклоняюсь Тебе со всей моей любовью и всем моим почтением, моим пламенным чувством и моей покорнейшей и решительнейшей волей. О, мой Боже, когда Ты придешь ко мне в святом причастии и устроишь во мне Свою обитель, соделай, дабы мое сердце билось в унисон с Твоим. Очисти его от всякой гордыни и плотских порывов, от всякого упрямства и жестокосердия, от всякого разврата, от всякого непорядка, от всякой теплохладности. Наполни его Собою так, чтобы ни повседневные события, ни жизненные обстоятельства не могли его смутить и чтобы в Твоем страхе и в Твоей любви оно могло обрести мир».[19]

27. Перед живым и присутствующим здесь Сердцем Иисуса наш разум, просветленный Духом, понимает слово Иисуса. Тем самым наша воля приводится в движение, чтобы претворять его на деле. Но это могло бы остаться некоей формой самодостаточного морализма. Слышать и вкушать Господа и чтить Его – это дело сердца. Только оно способно настроить прочие способности и страсти, всю нашу личность на благоговение и любящее послушание Господу.

 

Мир может измениться, если начать с сердца

28. Только начав с сердца, наши общины смогут объединить свои умы и воли и умиротворить их, дабы Дух вел нас как сеть братьев, так как и умиротворение – это задача сердца. Сердце Христово – это восхищение, выход, дар и встреча. В Господе мы обретаем способность общаться здраво и блаженно и строить в этом мире Царствие любви и справедливости. Нашему сердцу, соединенному с сердцем Христовым, под силу такое социальное чудо.

29. Когда мы серьезно воспринимаем сердце, это имеет свои социальные последствия. Как учит II Ватиканский собор, «мы все должны изменить наши сердца и открыть наши глаза на весь мир и те обязанности, которые мы можем совместно взять на себя, чтобы род человеческий преуспел к лучшему».[20] Ведь «нарушение равновесия, от которого страдает современный мир, связано с другим, более глубоким нарушением равновесия, коренящимся в сердце человека».[21] Видя драмы, разыгрывающиеся в мире, собор призывает вернуться к сердцу, поясняя, что человек «своим внутренним миром превосходит весь материальный мир: к этим глубинам он возвращается, когда обращается к сердцу своему, где ожидает его Бог, испытующий сердца (ср. 1 Цар 16, 7; Иер 17, 10), и где он пред взором Божьим решает свою участь».[22]

30. Это не значит, что нам стоит излишне полагаться на себя. Осторожно: нужно сознавать, что наше сердце не самодостаточно – оно хрупко и ранено. Обладая собственным онтологическим достоинством, оно все же должно стремиться к более достойной жизни.[23] II Ватиканский собор далее говорит, что «евангельская закваска побуждала и побуждает в сердце человека неудержимое требование достоинства его»,[24] однако для того, чтобы жить согласно этому достоинству, недостаточно знать Евангелие и механически выполнять то, что оно нам повелевает. Нам нужна помощь божественной любви. Пойдем к Сердцу Христа – центру Его бытия, пылающей печи божественной и человеческой любви и величайшей полноте, которой только может достичь человек. Именно там, в этом Сердце, мы окончательно распознаем себя и учимся любить.

31. Наконец, это Пресвятое Сердце является объединяющим принципом реальности, потому что «Христос есть Сердце мира, Его Пасха смерти и воскресения есть центр истории, которая благодаря Ему является историей спасения».[25] Все творения «движутся вместе с нами и через нас к общей цели, которая есть Бог в трансцендентной полноте, где воскресший Христос заключает в Свои объятия и озаряет все».[26] Стоя пред Сердцем Христовым прошу Господа еще раз явить сострадание к этой израненной земле, на которой благоволил Он обитать как один из нас. Да изольет сокровища Своего света и Своей любви, чтобы мир наш, выживающий посреди войн, нарушенного социально-экономического равновесия, потребительства и противочеловеческого употребления технологий, мог вернуть себе самое важное и необходимое – сердце.

 

 

32. Сердце Христа, символизирующее Его личный центр, из которого мощным потоком изливается Его любовь к нам, стало живым ядром первого благовествования. В нем начало нашей веры, источник, из которого христианские убеждения черпают свою жизнь.

 

Дела, отражающие сердце

33. Христос не пожелал слишком подробно разъяснять нам, как Он нас любит. Показал это на деле. Глядя на Его поступки, мы можем открыть для себя, как Он относится к каждому из нас, даже если нам трудно это ощутить. Итак, посмотрим же туда, где наша вера может познать это: в Евангелие.

34. Евангелие говорит, что Иисус «пришел к Своим» (Ин 1, 11). «Свои» – это мы, потому что Он не относится к нам как к чему-то чуждому, считает нас Своим достоянием, которое бережет с заботой и любовью. Господь относится к нам как к Своим. Не в том смысле, что мы – Его рабы, ведь Он Сам отрицает это: «Я уже не называю вас рабами» (Ин 15, 15). То, что Он Нам предлагает – это взаимная принадлежность друг другу, какая бывает среди друзей. Иисус пришел, преодолел все расстояния, стал таким же близким к нам, как самые простые и повседневные реалии нашей жизни. Действительно, у Него есть другое имя – «Иммануил», что значит – «Бог с нами», Бог, близкий к нашей жизни, живущий среди нас. Сын Божий воплотился и «уничижил Себя Самого, приняв образ раба» (Флп 2, 7).

35. Это становится очевидно, если присмотреться к Его поведению: всегда в поиске, всегда рядом, всегда открыт для встречи. Мы созерцаем Его, задержавшегося, чтобы поговорить с самаритянкой у колодца, к которому она ходила за водой (ср. Ин 4, 5-7). Мы видим, как поздно ночью Он встречается с Никодимом, боявшимся, что его увидят вместе с Ним (ср. Ин 3, 1-2). Мы изумляемся Ему, когда Он не стыдясь позволяет умыть Свои ноги проститутке (ср. Лк 7, 36-50), когда говорит, глядя в глаза прелюбодейке: «Я не осуждаю тебя» (ср. Ин 8, 11), или когда, столкнувшись с безразличием Своих учеников и со слепым на дороге, с любовью вопрошает: «Чего ты хочешь от Меня?» (Мк 10, 51). Христос показывает, что Бог есть близость, сострадание и нежность.

36. Исцеляя кого-то, Он предпочитал сблизиться с ним: «простерши руку, коснулся его» (Мф 8, 3), «коснулся руки ее» (Мф 8, 15), «коснулся глаз их» (Мф 9, 29). И даже останавливался, чтобы исцелять больных собственной слюной (ср. Мк 7, 33), как мать, чтобы они не воспринимали Его как чуждого их жизни. Ведь «Господь знает эту прекрасную науку ласки. Нежность Бога: Он любит нас не на словах, а приближается к нам и, стоя рядом с нами, дарует нам Свою любовь со всей возможной нежностью».[27]

37. Так как нам трудно доверять кому-то, поскольку мы изранены столькими неправдами, нападками и разочарованиями, Он шепчет на ухо нам: «Дерзай, чадо!» (Мф 9, 2), «Дерзай, дщерь!» (Мф 9, 22). Речь идет о том, чтобы преодолеть страх и осознать, что с Ним нам нечего терять. Петру, который не доверился Ему, «Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: “…Зачем ты усомнился?”» (Мф 14, 31). Не бойся. Позволь Ему приблизиться к тебе, усади Его рядом с собой. Мы можем сомневаться во множестве людей, но только не в Нем. И пусть тебя не останавливают твои грехи. Вспомни, что множество грешников сидело за одним столом с Иисусом (ср. Мф 9, 10), и ни один из них нисколько не смущал Его. Религиозные элиты причитали и называли Его «человеком, который любит есть и пить вино, другом мытарям и грешникам» (Мф 11, 19). Когда фарисеи критиковали Его за эту близость к людям, которых относили к низшим слоям общества или грешникам, Иисус говорил им: «Милости хочу, а не жертвы» (Мф 9, 13).

38. Тот же Иисус сегодня ждет, чтобы ты дал Ему возможность озарить твое существование, помочь тебе подняться, наполнить тебя Его силой. Перед смертью Он сказал Своим ученикам: «Не оставлю вас сиротами; приду к вам. Еще немного, и мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня» (Ин 14, 18-19). Господь всегда находит способ явить Себя в твоей жизни, чтобы ты мог встретиться с Ним.

 

Взгляд

39. Евангелие рассказывает о том, как однажды к Нему пришел богатый человек, который был полон идеалов, но ему недоставало сил, чтобы изменить собственную жизнь. Тогда «Иисус взглянул на него» (Мк 10, 21). Можешь представить себе этот момент, эту встречу глаз того человека со взглядом Иисуса? Прежде чем позвать тебя, возложить на тебя миссию, Он сначала смотрит на тебя, всматривается в глубины твоего естества, чувствует и постигает все, что есть в тебе, останавливает на тебе Свой взгляд: «Проходя близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев… Оттуда, идя далее, увидел Он других двух братьев» (Мф 14, 18. 21).

40. Многие евангельские отрывки рисуют нам Иисуса, со всем Своим вниманием относящегося к людям, их заботам и страданиям. Например: «Видя толпы народа, Он сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны» (Мф 9, 36). Когда нам кажется, что никому до нас нет дела, никому не интересно, что с нами происходит, никому мы не нужны, Его внимание сосредоточено на нас. Именно это Он дает почувствовать Нафанаилу, который стоял перед Ним одинокий и растерянный: «Прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя» (Ин 1, 48).

41. Именно благодаря Своему вниманию к нам Он может распознать каждое доброе намерение, которое есть у тебя, каждое маленькое доброе дело, которое ты совершаешь. Евангелие рассказывает, как Иисус увидел бедную вдову, бросившую в сокровищницу храма две лепты (ср. Лк 21, 2), и тут же обращает на нее внимание Своих апостолов. Он замечает ее, восхищаясь тем добром, которое видит в нас. Когда исполненный упования сотник молил Его, «услышав сие, Иисус удивился» (Мф 8, 10). Как же это прекрасно – знать, что, если другие не замечают наши добрые намерения или хорошие поступки, которые мы можем совершить, они не уходят от внимания Иисуса: наоборот, Он любуется ими.

42. Как Человек Иисус научился этому у Своей Матери Марии. Она, неустанно созерцавшая все и «сохранявшая… в сердце своем» (Лк 2, 19. 51), вместе со св. Иосифом с раннего детства учила Его внимательно смотреть.

 

Слова

43. Хотя Писания сохранили для нас Его Слово, всегда живое и актуальное, Иисус порой говорит с нами внутри нас и зовет, чтобы привести в лучшее место. И лучшее место – это Его Сердце. Он зовет нас, чтобы мы вошли туда, где сможем восстановить свои силы и обрести мир: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф 11, 28). Вот почему Он призывал Своих учеников: «Пребудьте во мне» (Ин 15, 4).

44. Слова, которые Иисус произносил, показывали, что Его святость не исключает чувства. В одних случаях в них выражалась страстная любовь, которая страдает ради нас, волнуется, проникается жалостью и даже плачет. Очевидно, что Он не оставался равнодушным к общечеловеческим заботам и тревогам, например, к тому, что люди, приходившие к Нему, устали и проголодались: «Жаль Мне народа…, нечего им есть… Ослабеют в дороге, ибо некоторые из них пришли издалека» (Мк 8, 2-3).

45. Евангелие не скрывает чувств Иисуса к Иерусалиму – Его любимому городу: «Когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем» (Лк 19, 41) и высказал Свое величайшее желание: «О, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему!» (19, 42). Евангелисты, которые то и дело подчеркивали Его могущество и славу, не преминули демонстрировать и Его чувства при виде смерти и горя друзей. Прежде чем рассказать о том, как, стоя перед могилой Лазаря, «Иисус прослезился» (Ин 11, 35), Евангелие отмечает, что Он «любил Марфу и сестру ее и Лазаря» (Ин 11, 5) и что, увидев плачущую Марию и стоящих рядом с ней людей, «Сам восскорбел духом и возмутился» (Ин 11, 33). Повествование не оставляет сомнений в том, что это был плач искренний, вызванный внутренним смятением. Наконец, никто не захотел скрывать, как Иисус страдал перед Своей собственной насильственной смертью от рук тех, кого Он так любил: «…начал ужасаться и тосковать» (Мк 14, 33), так что даже произнес: «Душа Моя скорбит смертельно» (Мк 14, 34). Вся сила этого внутреннего смятения проявляется в вопле Распятого: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мк 15, 34).

46. При поверхностном взгляде все это может показаться простым религиозным романтизмом. Однако это самый серьезный и решающий факт, который находит свое высшее проявление во Христе, пригвожденном ко кресту. Вот самое красноречивое слово любви. Не пустая оболочка, не просто чувство, не духовное бегство: это любовь. Вот почему св. Павел, подыскивая нужные слова, чтобы объяснить свои отношения со Христом, назвал Его: «возлюбивший меня и предавший Себя за меня» (Гал 2, 20). То было величайшее убеждение апостола: он знал, что его любят. Самопожертвование Христа на кресте покоряло его, но оно имело смысл лишь в свете того, что было еще нечто большее, чем это самопожертвование: Он возлюбил меня. Пока многие искали спасения, благополучия и уверенности в завтрашнем дне в различных религиозных учениях, Павел, тронутый Духом, умел заглядывать дальше и изумляться самому великому и фундаментальному факту: Он возлюбил меня.

47. Созерцая Христа, видя, как в Его поступках и словах приоткрывается Его Сердце, вспомним теперь, как Церковь понимает святую тайну Сердца Господня.