АПОСТОЛЬСКОЕ ПОСЛАНИЕ
Любовь к Священному Писанию, живая и нежная любовь к записанному слову Божьему – вот то наследие, которое св. Иероним оставил Церкви своей жизнью и делами. Это утверждение, заимствованное из текстов его литургической памяти,[1] дает нам необходимый ключ к тому, чтобы сегодня, в 1600-летие его смерти, мы осознали значение его личности для истории Церкви и постигли его великую любовь ко Христу. Эта любовь растекается, как река, множеством потоков в его неутомимых трудах исследователя, переводчика, экзегета, глубокого знатока и страстного популяризатора Священного Писания, утонченного толкователя библейских текстов, пылкого и порой даже страстного защитника христианской истины; аскетичного и стойкого отшельника, а также опытного духовного наставника, в его самоотдаче и любви. Сегодня, шестнадцать столетий спустя, его образ сохраняет свою огромную актуальность и для нас, христиан XXI в.
30 сентября 420 г. Иероним завершил в Вифлееме, в окружении общины, основанной им же самим у пещеры Рождества Христова, свое земное странствие. В то мгновение он предал себя в руки того Господа, Которого всегда искал и познавал в Писании и с Которым уже встречался как с Судьей в видении, когда лежал в лихорадке, вероятно, в Великий пост 375 г. В этом видении, ознаменовавшем собой решительный поворот на его жизненном пути, момент обращения и перемены взглядов, он был приведен к Судье: «На вопрос о моем состоянии, я ответил, что христианин. Но восседающий изрек: “Лжешь! Ты – цицеронианин, а не христианин”».[2] Иероним, на самом деле, с юности любил чистую красоту классических латинских трудов, рядом с которыми библейские тексты поначалу казались ему грубыми и безграмотными, слишком неотесанными для его изысканного литературного вкуса.
Этот эпизод вдохновил святого на решение полностью посвятить себя Христу и Его слову, отдавая всю свою жизнь тому, чтобы неутомимыми трудами переводчика и толкователя все шире открывать перед другими двери божественных текстов. Данное событие придало его существованию новую и более захватывающую цель: стать служителем слова Божьего, влюбленным в «плоть Писания». Так, в непрерывных поисках, ознаменовавших его жизнь, он нашел применение приобретенным в юности навыкам и полученному в Риме образованию, подчинив свои познания более зрелому служению Богу и церковной общине.
Поэтому св. Иероним с полным правом принадлежит к когорте великих деятелей древней Церкви золотого века патристики, став подлинным мостом между Востоком и Западом: он был другом детства Руфина Аквилейского, встречался с Амвросием и вел активную переписку с Августином. На Востоке он был знаком с Григорием Назианзином, Дидимом Слепым и Епифанием Саламинским. Христианская иконографическая традиция прославляет его, изображая вместе с Августином, Амвросием и Григорием Великим в числе четырех великих учителей западной Церкви.
Еще мои предшественники обращались к образу этого святого при различных обстоятельствах. Столетие назад по случаю 1500-летия со дня его смерти Бенедикт XV посвятил ему окружное послание «Spiritus Paraclitus» (от 15 сентября 1920 г.), представив его миру как «doctor maximus explanandis Scripturis» (лат.: «великого учителя разъяснения Писаний».[3] В более близкие к нам времена Бенедикт XVI охарактеризовал в двух следующих друг за другом катехизических поучениях его личность и труды.[4] Теперь, в 1600-летие со дня его смерти, и мне хотелось бы напомнить всем образ св. Иеронима и вновь раскрыть актуальность его учения и наставления, начав с его великой любви к Писаниям.
В этом смысле его с полным правом следует признать надежным путеводителем и избранным свидетелем для XII Ассамблеи синода епископов, посвященного слову Божьему,[5] и апостольского увещевания «Verbum Domini» моего предшественника Бенедикта XVI, опубликованного именно в день памяти святого, 30 сентября 2010 г.[6]
Жизнь и личное странствие св. Иеронима проходили по дорогам Римской империи между Европой и Востоком. Родился он ок. 345 г. в Стридоне у границы Далмации и Паннонии на территории нынешней Хорватии или Словении и получил в семье солидное христианское воспитание. По обычаям того времени крещение принял уже взрослым, когда изучал риторику в Риме, между 358 и 364 гг. Именно в тот римский период он увлекся латинскими классиками, которых изучал под руководством самых выдающихся мастеров риторики своей эпохи.
По окончании учебы отправился в долгое путешествие в Галлию, которое привело его в имперский г. Трир на территории сегодняшней Германии. Именно там он впервые сталкивается с восточной монашеской традицией, которую насаждает св. Афанасий. Так в нем начинает зреть глубокое желание, сопровождавшее его до самой Аквилеи, где для него и нескольких друзей начинался период общинной жизни – «хор блаженных».[7]
К 374 г., проходя через Антиохию, он решает удалиться в Халкидскую пустыню, чтобы все радикальнее предаваться аскетической жизни, в которой большое место занимало изучение библейских языков: сначала греческого, а затем иврита. В этом Иероним полагался на принявшего христианство собрата-еврея, который посвящал его в азы родного языка и учил произносить «резкие и придыхательные» звуки, как он их называл.[8]
Пустынь и связанное с ней отшельничество Иероним избрал и переживал в самом глубоком его значении: как место основополагающего жизненного выбора, сокровенной жизни и встречи с Богом, когда силой созерцания, внутренних испытаний, духовного борения он приходит к осознанию своей слабости, яснее уразумев собственную и чужую ограниченность, познав значение слез.[9] Так в пустыне он ощущает конкретное присутствие Божье, необходимость отношений человека с Ним, Его милосердное утешение. Мне нравится вспоминать одну историю, донесенную до нас апокрифическим преданием. Иероним спрашивает Господа:
- Чего Ты хочешь от меня?
- Ты еще не дал мне всего, – отвечает Тот.
- Господи, но ведь я дал тебе то-то, то-то и то-то…
- Одного недостает.
- Чего же?
- Отдай мне твои грехи, чтобы у Меня могла быть радость простить их снова.[10]
Мы вновь находим его в Антиохии, где епископ Павлин рукополагает его в священники, а затем, ок. 379, в Константинополе, где он знакомится с Григорием Назианзином и продолжает свои изыскания, занявшись переводом на латынь важнейших произведений на греческом языке (проповедей Оригена и «Хроник» Евсевия) и дыша воздухом собора, прошедшего здесь в 381 г. Именно в исследованиях тех лет раскрываются пылкость и самоотдача его души. Некое благословенное беспокойство вело его и превратило в неутомимого и страстного искателя: «Временами я впадал в отчаяние, еще чаще готов был сдаться, но потом опять упрямо брался за учение», ведомый его «горьким семенем» к пожинанию «ароматных плодов».[11]
В 382 г. Иероним возвращается в Рим в распоряжение Папы Дамаса, который, оценив его выдающиеся качества, делает его своим близким соратником. Здесь Иероним полностью отдается неустанному труду, не забывая, однако, и о духовном измерении: с помощью жаждавших радикального следования Евангелию римских аристократок, таких как Маркелла, Павла и ее дочь Евстохия, он органиизует кружок чтения и тщательного изучения Писания. Иероним – экзегет, учитель, духовный наставник. В это время он берется за обзор существовавших на тот момент латинских переводов Евангелий, а, возможно, и других частей Нового Завета, продолжает переводы проповедей и библейских толкований Оригена, ведет активную переписку, публично дискутирует с авторами-еретиками – порой излишне эмоционально и несдержанно, но всегда с искренним желанием отстоять истинную веру и сокровищницу Писаний.
Этот насыщенный и плодотворный период прерывается со смертью Папы Дамаса. Вынужденный покинуть Рим Иероним в сопровождении друзей и нескольких женщин, желавших продолжить начатый духовный путь и изучение Библии, отправляется в Египет, где встречает великого богослова Дидима Слепца, а затем в Палестину, чтобы, наконец, поселиться в Вифлееме в 386 г. Здесь он возобновляет свои филологические исследования, привязанные к тем физическим местам, что стали сценой для богодухновенных повествований.
О значении, которое св. Иероним придавал святым местам, свидетельствует не только его решение поселиться в Палестине, где он прожил начиная с 386 и до самой смерти, но и его служение паломникам. Именно в Вифлееме, особенном для него месте, у пещеры Рождества он основал два монастыря-близнеца, мужской и женский, с приютами для паломников, прибывающих ad loca sancta (лат.: ко святым местам), оказывая радушное гостеприимство тем, кто прибывал сюда, чтобы увидеть и коснуться мест, связанных с историй спасения, и тем самым сочетая культурный и духовный поиск.[12]
Именно слушая Священное Писание, Иероним находит себя самого, лик Божий и лица братьев, углубляя одновременно свою любовь к общинной жизни. Отсюда его желание жить с друзьями, как было еще во времена Аквилеи, и создавать монашеские общины, стремясь к кеновитскому идеалу монашества, для которого монастырь – это своего рода «гимназия», которая воспитывает людей, «что считают себя ниже всех, чтобы быть первыми из всех», счастливых в бедности и способных учить собственной жизнью. Иероним считает назидательной жизнь «во главе с одним настоятелем и в товариществе многих», дабы научиться смирению, терпению, молчанию и кротости с сознанием того, что «истина не любит темные углы и не ищет шепчущих».[13] Кроме того, он признается, что «жаждет монастырской кельи…, желает трудов муравейника, где трудятся вместе, и нет ничего своего, что принадлежало бы кому-то, но все для всех».[14]
Для Иеронима исследования – не эфемерная отрадная самоцель, а упражнение в духовной жизни, средство достижения Бога, так что и его классическое образование служит более зрелому служению церковной общине. Вспомним, как он помогал Папе Дамасу, как учил женщин, прежде всего, ивриту, начиная с первой горницы на Авентине, так что в итоге Паула и Евстохия вступили «в сражения переводчиков»[15] и (совсем уже неслыханная для того времени вещь) смогли читать и петь Псалмы на языке оригинала.[16]
Именно такая культура, как у него, поставленная на служение, требуется от каждого благовестника. Об этом он напоминает другу Непозиану: «Слово священника должно обретать вкус в чтении Писаний. Хочу, чтобы ты был не чтецом или шарлатаном с множеством слов, а тем, кто понимает священное учение (тайны) и до конца знает назидания (таинств) твоего Бога. Невеждам свойственно переиначивать слова и снискивать восхищение несведущего народа скорой речью. Нескромный часто разъясняет то, чего не знает, и мнит себя великим знатоком лишь потому, что ему удается убедить других».[17]
В Вифлееме Иероним прожил вплоть до своей смерти в 420 г., и это был самый плодотворный и насыщенный отрезок его жизни, всецело посвященный изучению Писания и монументальному труду по переводу всего Ветхого Завета с еврейского оригинала. Одновременно он пишет комментарии к книгам пророков, псалмам, посланиям св. Павла и создает пособия по изучению Библии. Тот ценный вклад, что отразился в его сочинениях, стал результатом споров и сотрудничества, переписки и сбора рукописей для размышлений и дискуссий: «Изучая божественные книги, я никогда не полагался на собственные силы… У меня есть привычка задавать вопросы даже по поводу того, что я, как мне же думается, знаю, а уж тем более по поводу того, в чем не уверен».[18] Поэтому, сознавая собственную ограниченность, он просит о постоянной помощи в ходатайственной молитве об успешном переводе священных текстов «в том же Духе, в Коем они были написаны»,[19] не забывая при этом переводить и сочинения авторов, необходимых для экзегетической работы, таких как Ориген, чтобы «отдать в распоряжение тех, кто желает углубить научное изучение этого материала».[20]
Изыскания Иеронима – это усилие, предпринятое в общине и для общины, образец соборности и для нас, для нашей эпохи, для различных культурных учреждений Церкви, учащий тому, что они всегда должны быть «местом, где знание становится служением, так как без знания, рождающегося в сотрудничестве и выливающего во взаимодействие, нет подлинного и всестороннего человеческого развития».[21] Основой такой общности является Писание, которое мы не можем читать сами: «Библия была написана народом Божиим и для народа Божьего под вдохновением Святого Духа. Только в таком общении с народом Божьим мы можно действительно проникнуть в качестве “мы” в суть истины, которую Сам Бог хочет открыть нам».[22]
Богатый жизненный опыт, подпитываемый словом Божьим, позволяет Иерониму вести духовное наставничество посредством активной переписки. Он становится попутчиком, убежденным в том, что «нет искусства, которому можно было бы научиться без мастера, – пишет он Рустику, – и мне хотелось бы втолковать тебе это, взяв тебя за руку, будто моряк, который, пережив несколько кораблекрушений, старается обучить неопытного морехода».[23] Из своего тихого уголка он наблюдает за человечеством эпохи великих переворотов, ознаменованной событиями вроде глубоко ранившего его разграбления Рима в 410 г.
Своими письмами Иероним включается в доктринальные споры, всегда отстаивая правую веру и проявляя себя как человек, который умеет сочетать силу и мягкость в отношениях и вовлекается в них всем сердцем, но безо всякой притворной любезности, ощущая, что «любовь бесценна».[24] А если у него возникают симпатии к кому-то, то в них он пламенен и искренен. Такую вовлеченность в обстоятельства, в которых ему приходится жить и работать, подтверждает также тот факт, что он преподносит свой труд по переводу и толкованию в munus amicitiae (лат.: «дружеский дар»). Это дар, прежде всего, друзьям, которым адресованы и посвящены его сочинения и которых он просит читать их с дружеским снисхождением, а не критически, а затем и всем читателям – как его современникам, так и живущим во все времена.[25]
Последние годы своей жизни он проводит в личном и общинном молитвенном чтении Писания, созерцании и служении братьям посредством своих трудов. И все это в Вифлееме рядом с той пещерой, где Дева родила Слово, с сознанием того, «что блажен носящий в себе крест и воскресение, место рождения и вознесения Христова! Блажен тот, в чьем сердце Вифлеем, в чьем сердце каждый день рождается Христос!»[26]
Для полного понимания личности св. Иеронима нужно соединить два характерных измерения его бытия как верующего. С одной стороны, абсолютное и строгое самопосвящение Богу с отречением от всякого человеческого удовлетворения из любви к распятому Христа (ср. 1 Кор 2, 2; Флп 3, 8. 10). С другой, усердное самообучение, направленное исключительно на то, чтобы все полнее понимать тайну Господню. Именно это двойное свидетельство, изумительным образом данное св. Иеронимом, и должно стать образцом: прежде всего, для монахов, потому что живущий аскезой и молитвой будет стремиться посвятить себя усердным трудам поиска и размышления; затем для ученых, которые должны помнить, что знание имеет религиозную ценность, только если основано на исключительной любви к Богу, на отречении от всех человеческих амбиций и мирских желаний.
Эти измерения нашли свое отражение и в истории искусства, в которой св. Иероним присутствовал постоянно: его изображения нам оставили великие мастера западной живописи. Здесь можно выделить различные иконографические типы, соответствующие двум отдельным линиям. Одна из них представляет его, прежде всего, как монаха и кающегося, тело которого буквально высечено постом. Он один в пустынном месте на коленях или пав ниц к земле, часто сжимает камень в правой руке, чтобы бить себя кулаком в грудь, а его глаза обращены к распятию. Этой линии следует трогательный шедевр Леонардо да Винчи, хранящийся в Ватиканской картинной галерее. Другая линия изображает Иеронима в одеянии ученого, сидящего за письменным столом с намерением переводить и толковать Священное Писание, вокруг тома и свитки, и весь он поглощен миссией защиты веры посредством мысли и написанного слова. Альбрехт Дюрер, чтобы привести еще один прославленный пример, не раз изображал его за этим занятием.
Оба вышеназванных аспекта соединяются на полотне Караваджо, хранящемся в римской Галерее Боргезе: одна сцена изображает престарелого аскета, полностью облаченного в красное, на столе у него череп как символ тщеты всего земного, но вместе с тем отражены и качества ученого, глаза которого устремлены на книгу, пока рука окунает перо в чернильницу, что присуще для писателя.
И нам аналогичным образом, который я назвал бы мудрым, следует понимать двоякий характер биографии Иеронима. Когда, как истинный «Вифлеемский лев», он слишком уж повышал тон, то делал это в поисках истины, безоглядным служителем которой готов был стать. И, как он сам поясняет в первом из своих сочинений «Житие св. Павла, первого отшельника», львы способны «грозно реветь», но могут и плакать.[27] Так что эти две совмещенные стороны, проявляющиеся в его личности – это, на самом деле, те две составляющие, с помощью которых по благоволению Святого Духа вызревало его внутреннее единство.
Характерной чертой духовного облика св. Иеронима, несомненно, остается его страстная любовь к слову Божьему, переданному Церкви в Священном Писании. Конечно, все учители Церкви, особенно той раннехристианской эпохи, явственно черпали в Библии содержание своего учения, но Иероним делал это наиболее систематически и в каком-то смысле уникально.
В последнее время экзегеты открывают литературный и поэтический гений Библии, превознося его именно за выразительность. Иероним же в Писании подчеркивал скорее смирение откровения Божьего, преподанного на еврейском языке – грубом и почти примитивном по своей природе, если сравнивать его с изысканной латынью Цицерона. Так что он посвящает себя Священному Писанию не из эстетического чувства, а, как всем известно, лишь потому, что оно ведет к познанию Христа, ибо незнание Писаний – это незнание Христа.[28]
Иероним учит нас, что исследовать нужно не только Евангелия, и не только апостольское предание, заключенное в Деяниях апостолов и посланиях, заслуживает толкования, потому что весь Ветхий завет необходим для того, чтобы вникнуть в истину и богатство Христово.[29] Сами евангельские страницы свидетельствуют об этом: они описывают нам Иисуса как Учителя, Который, дабы приоткрыть Свою тайну, ссылается на Моисея, пророков и псалмы (ср. Лк 4, 16-21; 24, 27. 44-47). Проповедь Петра и Павла в Деяниях также явственно коренится в древних Писаниях, без которых невозможно до конца постичь образ Сына Божьего, Мессии-Спасителя. Ветхий завет нельзя рассматривать как большой сборник цитат, доказывающих исполнение пророчеств в личности Иисуса из Назарета. Все намного радикальнее: только в свете ветхозаветных «образов» можно до конца постичь смысл события Христа, свершившегося в Его смерти и воскресении. А значит необходимо заново раскрывать в катехизической практике и проповеди, а также в богословских сочинениях незаменимый вклад Ветхого завета, который следует читать и усваивать как драгоценную пищу (ср. Иез 3, 1-11; Откр 10, 8-11).[30]
Полное самопосвящение Иеронима Писанию выражается так страстно, как это было у древних пророков. Именно от них наш учитель перенял тот внутренний огонь, который обращается в стремительное и сокрушающее слово (ср. Иер 5, 14; 20, 9; 23, 29; Мал 3, 2; Сир 48, 1; Мф 3, 11; Лк 12, 49), необходимое для излияния пламенного рвения служителя дела Божьего. Подобно Илии, Иоанну Крестителю и апостолу Павлу, Иероним настолько негодует из-за лжи, лицемерия и ложных учений, что это раскаляет его речь, делая ее провокационной и, на первый взгляд, резкой. Полемическая сторона его сочинений становится понятнее, если читать их как своего рода переложение и актуализацию самой что ни на есть подлинной пророческой традиции. Так что Иероним – это образец несгибаемого свидетельства истины, который прибегает к суровому порицанию, чтобы подталкивать к обращению. В его острых высказываниях и образах проявляется отвага служителя, который хочет угодить не людям, а одному лишь своему Господу (Гал 1, 10), Которому он отдавал всю свою духовную энергию.
Страстная любовь св. Иеронима к божественным Писаниям проникнута послушанием: прежде всего, Богу, говорившему словами, которые должно слушать с благоговением,[31] а затем и послушанием тем людям в Церкви, кто представляет живую традицию толкования вести откровения. Однако, «покорность вере» (Рим 1, 5; 16, 19) – это не простое пассивное принятие уже известного; напротив, оно требует активного усилия личных поисков. Мы можем чтить св. Иеронима как верного и трудолюбивого служителя слова, целиком посвятившего себя тому, чтобы помочь братьям по вере правильнее понимать вверенный им священный «залог» (ср. 1 Тим 6, 20; 2 Тим 1, 14). Без разумения написанного богодухновенными авторами само слово Божье теряет свою действенность (ср. Мф 13, 19), и не может расцвести любовь к Богу.
Однако, библейские страницы не всегда сразу понятны. Как сказано у Исаии (29, 11), даже для тех, кто умеет «читать» (т.е. обладает достаточной интеллектуальной подготовкой) священная книга как будто «запечатана», герметично закрыта для истолкования. Поэтому необходимо участие компетентного свидетеля, который принес бы высвобождающий ключ – ключ Христа Господа, Который один способен снять печати и открыть книгу (ср. Откр 5, 1-10), чтобы явить чудесное излияние благодати (ср. Лк 4, 17-21). Так что многие, в том числе и практикующие христиане, прямо заявляют, что не в состоянии читать (ср. Ис 29, 12), не вследствие своей неграмотности, а потому, что не готовы к библейскому языку, к его выразительным приемам и древним культурным традициям, из-за которых библейский текст становится недоступным для понимания, как если бы он был написан неизвестным алфавитом и на тайном наречии.
Поэтому необходимо посредничество толкователя, который выполнял бы свою «диакональную» функцию, посвящая себя служению тем, кто не в состоянии понять смысл пророчески написанного. Здесь можно привести пример диакона Филиппа, посланного Господом навстречу евнуху, который читал в своей колеснице отрывок из Исаии (53, 7-8), но не мог расшифровать его значение. «Разумеешь ли, что читаешь?» – спрашивает Филипп, а евнух отвечает: «Как могу разуметь, если кто не наставит меня?» (Деян 8, 30-31).[32]
Иероним – это наш наставник как потому, что подобно Филиппу (ср. Деян 8, 35) вводит каждого читателя в тайну Иисуса, так и потому, что он ответственно и систематически прибегает к экзегетическим и культурным средствам, необходимым для правильного и плодотворного чтения Священного Писания.[33] Знание языков, на которых было передано слово Божье, внимательный анализ и оценка манускриптов, тщательные археологические исследования, а также изучение истории интерпретации, т.е. все методологические методы, доступные в его эпоху, согласованно и умело использовались им, чтобы найти путь к правильному пониманию богодухновенного Писания.
Эта сторона работы св. Иеронима – важный как никогда пример и для сегодняшней Церкви. Если, как учит «Dei Verbum», Библия – это «как бы душа священного богословия»[34] и духовный нерв христианской религиозной практики,[35] крайне необходимо, чтобы акт толкования Библии поддерживался специальными навыками.
Этому служат, конечно же, превосходные центры изучения Библии (такие как Папский библейский институт в Риме, а в Иерусалиме «École Biblique» и «Studium Biblicum Franciscanum») и патристики (например, «Augustinianum» в Риме), но и любой богословский факультет также должен прилагать усилия к тому, чтобы преподавание Священного Писания было организовано таким образом, дабы прививать студентам навыки компетентной интерпретации как при экзегезе текстов, так и при построении библейского богословия. Многие, к сожалению, игнорируют или минимизируют богатство Писания, потому что им не был дан элементарный базис знаний. Поэтому, наряду с ростом числа и углублением церковных курсов, предназначенных на священников и катехизаторов с целью повышения их компетенции в Священном Писании, нужно также развивать расширенное обучение всех христиан, дабы каждый смог открыть священную книгу и извлечь из нее бесценные плоды мудрости, надежды и жизни.[36]
Здесь мне хотелось бы напомнить сказанное моим предшественником в Апостольском увещевании «Verbum Domini»: «Сакраментальность слова можно, таким образом, понять по аналогии с реальным присутствием Христа под видом пресуществленного хлеба и вина… О должном отношении и к Евхаристии, и к слову Божьему, св. Иероним говорит: “Мы читаем святые Писания. Евангелие я понимаю как Тело Христа, а святые Писания я понимаю как Его учение. И когда Он говорит: ‘Кто не будет есть Плоти Моей и пить Крови Моей’ (ср. Ин 6, 53), хотя эти слова можно также отнести к Тайне [евхаристической], но все же Тело Христа и Его Кровь – это поистине слово Писания, это учение Божье”».[37]
К сожалению, во многих христианских семьях нет никого, кто чувствовал бы себя способным, как это предписывает Тора (ср. Втор 6, 6), преподать детям слово Господне во всей его красе, во всей его духовной силе. Потому я и пожелал установить Воскресенье слова Божьего,[38] дабы побудить к молитвенному чтению Библии и более тесным отношениям со словом Божьим.[39] Это обогатит любое другое проявление благочестия, укажет ему здравую иерархию ценностей и направит к тому, в чем состоит вершина веры – к полному единению с тайной Христовой.
«Сладчайшим плодом трудных посевов»,[40] т.е. изучения Иеронимом греческого и иврита, стал перевод Ветхого завета на латынь с еврейского оригинала. До сих пор христиане Римской империи могли читать всю Библию только по-гречески. И если книги Нового завета были написаны на этом языке, то в случае Ветхого завета имелся полный перевод, так называемая «Септуагинта» (т.е. «Перевод семидесяти»), сделанный еврейской общиной Александрии примерно во II в. до Рождества Христова. Что же касается латыни, то читающим на этом языке была недоступна полная версия Библии, и им приходилось довольствоваться частичными и неполными переводами с греческого. Иерониму, а затем и его продолжателям принадлежит заслуга ревизии и нового перевода всего Писания. Начав еще в Риме при поддержке Папы Дамаса просматривать Евангелия и псалмы, Иероним затем в своем вифлеемском уединении приступил к переводу всех ветхозаветных книг прямо с иврита: этот труд занял много лет.
Довести его до конца Иерониму помогло знание греческого и еврейского языков, равно как солидное латинское образование, а также доступные ему филологические инструменты, особенно «Гексапла» Оригена. Окончательный текст сочетал в себе преемственность формулировок, уже вошедших в широкое употребление, с большей верностью еврейскому оригиналу, но не в ущерб изяществу латыни. Результатом стал настоящий монумент, оставивший неизгладимый след в культурной истории Запада, сформировав его богословский язык. Перевод Иеронима вопреки некоторым начальным возражениям скоро стал общим достоянием и ученых, и всего христианского народа, отчего и получил название «Вульгата».[41] Средневековая Европа училась читать, молиться и рассуждать по Библии, переведенной Иеронимом. Так «Священное Писание стало своеобразным “огромным лексиконом” (П. Клодель) и “иконографическим атласом” (М. Шагал), из которого питалась христианская культура и искусство».[42] Литература, искусство и даже разговорный язык без устали черпали из иеронимовой версии Библии, оставив нам сокровища красоты и благочестия.
Именно в знак почтения к этому неоспоримому факту Тридентский собор постановил признать «подлинный» характер Вульгаты в декрете «Insuper», отдавая тем самым дань вековой практике использования этого перевода Церковью и подтверждая его ценность как подспорья для изучения, проповеди и публичных диспутов.[43] Однако тем самым собор не намеревался преуменьшить значение языков оригинала, о котором Иероним не переставал напоминать, и тем более запретить новые попытки полного перевода в будущем. Св. Павел VI, заручившись согласием отцов II Ватиканского собора, пожелал, чтобы завершена была работа по ревизии перевода «Вульгаты», и ее результаты были переданы в распоряжение всей Церкви. В итоге св. Иоанн Павел II Апостольской конституцией «Scripturarum thesaurus»[44] обнародовал типическое издание под названием «Новая Вульгата» в 1979 г.
Благодаря своему переводу Иероним смог «аккультурировать» Библию в латинский язык и культуру, и это его дело стало неизменным образцом для миссионерской деятельности Церкви. Действительно, «когда какое-нибудь сообщество принимает весть спасения, Дух Святой оплодотворяет его культуру преображающей силой Евангелия»,[45] и тем самым устанавливается своеобразный круговорот: как перевод Иеронима многим обязан языку и культуре латинских классиков, чей след просто очевиден, так и сам этот перевод своим языком, символизмом и метафорами стал, в свою очередь, фактором созидания культуры.
Перевод Иеронима показывает нам, что позитивные ценности и формы любой культуры могут обогатить всю Церковь. Те различные формы, которые принимает возвещенное, понятое и пережитое при каждом новом переводе слово Божье обогащает само Писание, так как оно, согласно известному высказыванию Григория Великого, растет вместе с читателем,[46] приобретая с течением веков новые оттенки и звучание. Погружение Библии и Евангелия в различные культуры позволяет Церкви все более походить на «невесту, украшенную убранством» (Ис 61, 10). Одновременно оно свидетельствует и о том, что Библия должна постоянно передаваться в языковых и ментальных категориях каждой культуры и каждого поколения, даже когда речь идет об обмирщенной глобальной культуре наших дней.[47]
Не случайно в этой связи отмечалось, что можно увидеть аналогию между переводом как актом языкового гостеприимства и другими проявлениями радушия.[48] Так что перевод – это работа, которая касается не только языка, так как в действительности она предполагает более широкое этическое решение, объединяющее все мировоззрение. Без перевода разные языковые сообщества были бы не в состоянии поддерживать общение, и мы закрыли бы друг перед другом двери истории и отвергли бы возможность построить культуру встречи.[49] Ведь без перевода нет гостеприимства, а, наоборот, усугубляется насилие. Переводчик – это мостостроитель. Сколько опрометчивых суждений, сколько приговоров и конфликтов возникает из-за того, что мы игнорируем язык других и не усваиваем в себе с твердой надеждой то бесконечное доказательство любви, которым является перевод!
Иерониму тоже приходилось противостоять господствующему мировоззрению своего времени. Если на заре Римской империи знание греческого языка было относительно обычным явлением, то в его времена это стало уже редкостью. Однако он стал одним из лучших знатоков греческого языка и христианской литературы и пустился в еще более трудное одиночное путешествие, когда занялся изучением иврита. Если, как писал один автор, «границы моего языка – это границы моего мира»,[50] то можно утверждать, что многоязычию св. Иеронима мы обязаны более универсальным пониманием христианства, которое в то же время наиболее соответствует его истокам.
В контексте празднования 100-летия со дня смерти св. Иеронима обращает на себя внимание необычайная миссионерская жизненная сила, изливающаяся в переводе слова Божьего на более чем три тысячи языков. Множеству миссионеров мы обязаны важнейшей работой по публикации грамматик, словарей и других лингвистических инструментов, которые дают основу для человеческого общения и служат двигателем реализации «миссионерской мечты дойти до всех».[51] Нужно ценить весь этот труд и вкладывать в него, способствуя преодолению границ разобщенности и нежелания встречи. Еще многое предстоит сделать. Как говорится, нет понимания без перевода:[52] мы не поняли бы ни себя, ни других.
У Иеронима всегда были особые отношения с Вечным городом: Рим был для него то духовной гаванью, в которую он вновь и вновь возвращался, в Риме он сформировался как гуманист и выковался как христианин; Иероним – homo romanus (лат.: «римлянин»). Эта связь совершенно особым образом касается языка Града латыни, учителем и блюстителем которой он был, но, в первую очередь, его связывали особые узы с Римской Церковью и особенно с престолом Петровым. Иконографическая традиция анахронично изображает Иеронима в кардинальском пурпуре, чтобы указать на его принадлежность к римскому пресвитерию, сплотившемуся вокруг Папы Дамаса. Именно в Риме он начал ревизию переводов. И даже когда зависть и непонимание вынудили его покинуть Град, он всегда ощущал крепкую связь с престолом Петровым.
Для Иеронима Римская Церковь стала плодородной почвой, где семя Христово приносит богатый урожай.[53] В ту неспокойную эпоху, когда нетканую тунику Церкви то и дело разрывали внутрихристианские раздоры, Иероним видит твердый ориентир в престоле Петровом: «Я, не следующий ни за кем, кроме Христа, соединяюсь в общении с престолом Петровым. Знаю, что на этой скале воздвигнута Церковь». В разгар споров с арианами он пишет Дамасу: «Кто не собирает с тобой, тот распыляет, кто не Христов, тот антихристов».[54] Поэтому он может также сказать: «Кто един с престолом Петровым, тот свой для меня».[55]
Иероним то и дело погружался в острые дискуссии вокруг вопросов веры. Его любовь к истине и пылающее желание защитить Христа порой, возможно, доводили его до чрезмерной словесной агрессии в его письмах и сочинениях. Он сам, однако, стремился к миру: «Тоже хочу мира, и не просто хочу, а молю о нем! Но я подразумеваю мир Христов – мир подлинный, мир без остатков вражды, мир без вынашиваемой войны, мир, не подчиняющий недругов, а объединяющий нас в дружбе!»[56]
Наш мир как никогда нуждается в лекарстве милосердия и общности. Позвольте мне еще раз повторить: давайте нести свидетельство братского общения – влекущего и лучезарного.[57] «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13, 35). И именно об этом Иисус горячо просил Отца: «Да будут все едино… в Нас… – да уверует мир» (Ин 17, 21).
В заключение этого послания мне хотелось бы обратиться с еще одним воззванием ко всем. В одной из множества похвал, которыми потомки награждают св. Иеронима, его называют не просто одним из величайших собирателей «библиотеки», которая питает христианство вот уже много веков, начиная с сокровищницы Священного Писания. К нему применимо и то, что он сам писал о Непоциане: «Усердным чтением и постоянным размышлением он соделал свое сердце библиотекой Христовой».[58] Иероним не жалел сил для того, чтобы обогатить свою библиотеку, в которой всегда видел необходимую лабораторию разумения веры и духовной жизни, и в этом он служит изумительным примером для нашего времени. Но он пошел дальше. Его образование не ограничилось учебой в юности, а стало постоянной работой над собой, приоритетом каждого дня жизни. В общем, можно сказать, что он усвоил целую библиотеку и нес знания множеству других. Постумиан, путешествовавший в IV в. по Востоку в поисках разных монашеских движений, был очным свидетелем образа жизни Иеронима, рядом с которым провел несколько месяцев, и так описывал его: «Он весь в чтении, весь в книгах, не отдыхает ни днем, ни ночью, постоянно что-нибудь читает или пишет».[59]
В этом контексте я часто думаю о том, что переживает молодой человек сегодня, когда заходит в книжный магазин своего города или на сайт в интернете в поисках отдела религиозной литературы. Такой отдел, если даже он есть, в большинстве случаев не просто задвинут куда-нибудь в дальний угол, в нем еще и не найдешь существенных трудов. Просматривая эти полки или страницы в сети, юноша вряд ли сможет понять, как религиозные поиски могут стать увлекательным приключением, объединяющим и мысль, и сердце, как жажда Бога воспламеняла великие умы на протяжении столетий вплоть до наших времен, как созревание духовной жизни меняло богословов и философов, художников и поэтов, историков и ученых. Одной из проблем наших дней – и не только в религии – является невежество: недостает герменевтических навыков, благодаря которым мы были бы достоверными толкователями и переводчиками нашей собственной культурной традиции. Хочу бросить вызов, прежде всего, молодым: отправляйтесь на поиски своего наследства. Христианство делает вас наследниками непревзойденного культурного наследия, которым вы должны овладеть. Увлекайтесь историей, которая ваша. Дерзните взглянуть на этого беспокойного юношу Иеронима, который, подобно персонажу притчи Иисуса, продал все, что имел, чтобы купить «драгоценную жемчужину» (Мф 13, 46).
Иероним – это поистине «библиотека Христова», непреходящая библиотека, которая и шестнадцать веков спустя продолжает учить нас тому, что есть любовь ко Христу – любовь, неотделимая от встречи с Его словом. В этом контексте в нынешнем столетии актуально звучит призыв любить то, что любил Иероним, заново открывая для себя его сочинения и поддаваясь воздействию духовности, которую в самой ее жизненной сути можно описать как беспокойную и страстную жажду наибольшего познания Бога откровения. Как не делать в наше время то, к чему Иероним беспрестанно подталкивал своих современников: «Чаще читай божественные Писания, даже более того, никогда не выпускай из рук священную книгу»?[60]
Яркий пример тому – Приснодева Мария, которую Иероним восхвалял, прежде всего, в ее девственном материнстве, но также и как молящуюся читательницу Писания. Мария размышляла в сердце своем (ср. Лк 2, 19. 51), «потому что была святой и читала Священные Писания, знала пророков и помнила то, что возвестил ей ангел Гавриил и что предрекали пророки…, видела новорожденного, Который был ее Сыном – ее единственным Сыном, лежавшим и кричавшим тогда в яслях, но Тот, Кто действительно лежал перед ней, был Сыном Божьим, и она сопоставляла виденное с прочитанный и услышанным».[61] Давайте же доверимся ей, кто лучше любого другого может научить нас читать, размышлять, молиться и созерцать Бога, непрестанно присутствующего в нашей жизни.
Рим, у св. Иоанна на Латеране, 30 сентября, в память св. Иеронима 2020 г., восьмого года моего понтификата.
Франциск
[1] «Боже, даровавший блаженному Иерониму нежную и живую любовь к Священному Писанию, даруй народу Твоему преизобильно подкрепляться словом Твоим и обрести источник жизни в нем», вступительная молитва Мессы св. Иерониму, «Римский Миссал», третье типическое издание, град Ватикан, 2002 г.
[2] Письмо 22, 30: CSEL 54, 190.
[3] AAS 12 (1920), 385-423.
[4] ср. Общие аудиенции от 7 и 14 ноября 2007 г.: «Поучения», III, 2 (2007), 553-556; 586-591.
[5] Синод епископов, «Послание народу Божьему XII Очередной генеральной ассамблеи»(24 октября 2008 г.).
[6] ср. AAS 102 (2010) 681-787.
[7] «Хроника», 374, в: PL 27, 697-698.
[8] Письмо 125, 12, в: CSEL 56, 131.
[9] ср. Письмо 122,3, в: CSEL 56, 63.
[10] ср. Утреннее размышление jn 10 декабря 2015 г. Историю рассказана в: A. Луф, “Sotto la guida dello Spirito”, “Qiqaion”, Маньяно (Бьелла), 1990 г., 154-155.
[11] ср. Письмо 125,12, в: CSEL 56, 131.
[13] ср. Epistula 125, 9. 15. 19: CSEL 56, 128. 133-134. 139.
[14] «Vita Malchi monachi captivi», 7,3: PL 23, 59-60; “Opere storiche e agiografiche”, ред. Б. Дегурски, “Opere di Girolamo”, XV, “Città Nuova”, Рим, 2014 г., 196-199.
[15] «Praefatio in Esther», 2, в: PL 28, 1505.
[16] ср. Epistula 108, 26, в: CSEL 55, 344-345.
[18] «Praefatio in Paralipomenon LXX», 1.10-15, в: SCh 592, 340.
[19] «Praefatio in Pentateuchum», в: PL 28, 184.
[20] Epistula 80, 3, в: CSEL 55, 105.
[21] Послание к XXIV торжественному открытому заседанию Папской Академии, 4 декабря 2019 г., в: “L’Osservatore Romano”, 6 декабря 2019 г., с. 8.
[23] Ep. 125,15.2: CSEL 56, 133.120.
[24] Ep. 3,6: CSEL 54, 18.
[25] ср. «Praefatio Josue», 1, 9-12, в: SCh 592, 316.
[26] «Homilia in Psalmum 95»: PL 26, 1181.
[27] ср. «Vita S. Pauli primi eremitae», 16,2: PL 23, 28.
[28] Ср. «In Isaiam Prol.», в: PL 24, 17.
[29] Ср. II Ватиканский вселенский собор, Догматическая конституция «Dei Verbum», 14.
[30] Ср. там же.
[31] Ср. там же, 7.
[32] Ср. св. Иероним, Ep. 53, 5, в: CSEL 54, 451.
[33] Ср. II Ватиканский вселенский собор, Догматическая конституция «Dei Verbum», 12.
[34] Там же, 24.
[35] Ср. там же, 25.
[36] Ср. там же, 21.
[37] П. 56; ср. «In Psalmum», 147, в: CCL 78, 337-338.
[38] Ср. Апостольское послание по собственному побуждению «Aperuit illis», 30 сентября 2019 г.
[39] Ср. Апостольское увещевание «Evangelii gaudium», 152. 175, в: AAS 105 (2013), 1083-1084.1093.
[40] Ср. Ep. 52, 3, в: CSEL 54, 417.
[42] Св. Иоанн Павел II, Послание людям искусства, (4 апреля 1999 г.), 5, в: AAS 91 (1999), 1159-1160.
[43] Ср. Денцингер – Шенметцер, «Enchiridion Symbolorum», 1506 г..
[44] От 25 апреля 1979 г., в: AAS LXXI (1979), 557-559.
[45] Апостольское увещевание «Evangelii gaudium», 116, в: AAS 105 (2013), 1068.
[46] «Homilia in Ezechielem», I, 7, в: PL 76, 843D.
[47] Ср. Апостольское увещевание «Evangelii gaudium», 116, в: AAS 105 (2013), 1068.
[48] Ср. П. Рикер, «Sur la traduction», «Bayard», Париж, 2004 г.
[49] Ср. Апостольское увещевание «Evangelii gaudium», 24, в: AAS 105 (2013), 1029-1030.
[50] Л. Виттгенштейн, «Tractatus logico-philosophicus», 5. 6.
[51] Апостольское увещевание «Evangelii gaudium», 31, в: AAS 105 (2013), 1033.
[52] Ср. Дж. Стайнер, “After Babel. Aspects of Language and Translation”, Издательство Оксфордского университета, Нью-Йорк, 1975 г.
[53] Ср. Ep. 15, 1, в: CSEL 54, 63.
[54] Там же, 15, 2, в: CSEL 54, 62-64.
[55] Там же, 16, 2, в: CSEL 54, 69.
[56] Там же, 82, 2, в: CSEL 55, 109.
[57] Ср. Апостольское увещевание «Evangelii gaudium», 99, в: AAS 105 (2013), 1061.
[58] Ep. 60, 10: CSEL 54, 561.
[59] Сульпиций Север, «Dialogus» I, 9, 5, в: SCh 510, 136-138.
[60] Ep. 52, 7, в: CSEL 54, 426.
[61] «Homilia de nativitate Domini», IV, в: PL Suppl. 2, 191.
Источник: vatican.va
Перевод "Кредо"
.
