In animo contrito: феномен эксплуатации в более широком контексте
Выступление монс. Томаша Галика на международной конференции по защите несовершеннолетних
(Варшава, 19-22 сентября 2021 г.)
____________________________________________________
Сестры и братья!
В духе смирения и с сердцем сокрушенным – in spiritu humilitatis et in animo contrito – мы решили прикоснуться к одной из самых болезненных ран Церкви. Да, на мистическом теле воскресшего Христа есть раны, и, если бы мы игнорировали их, если бы не хотели прикоснуться к ним, то не имели бы права вслед за апостолом Фомой сказать: «Господь мой и Бог мой!». Христос без ран, Церковь без ран, вера без ран – это просто дьявольский обман.
По старинной легенде, св. Мартину явился сам дьявол в образе Христа. Но Мартин спросил его: «Где твои раны?»
Христос без ран, Церковь без ран, вера без ран – это просто дьявольский обман.
С отвагой, проистекающей из веры в исцеляющую и освобождающую силу истины, мы касаемся ран, нанесенных официальными представителями Церкви беззащитным людям, прежде всего, детям и подросткам и тем самым авторитету Церкви в сегодняшнем мире.
Чтобы понять этот кризис и принять его как кайрос (греч.: «нужный момент»), как вызов и шанс для роста нашей Церкви и нашей веры, нужно видеть и оценить этот феномен в более широком контексте.
Да, следует оказывать юридическую, психологическую и духовную помощь жертвам, наказать виновных и направить их на путь покаяния и исцеления. Необходимо принять практические меры, которые свели бы к минимуму риск повторения таких явлений. Но все эти важные шаги – лишь малая толика того, что мы обязаны делать.
Папы Бенедикт и Франциск указали верный путь: нужно спросить себя, что случилось с нашей Церковью, что случилось с нашей верой, что нечто подобное вообще могло произойти. Как писал Папа Бенедикт, Церковь во многих частях света стала скорее «политическим аппаратом», чем общиной веры.
Церковь должна избавиться от болезни клерикализма, потому что случаи эксплуатации – это, прежде всего, случаи злоупотребления властью и авторитетом в Церкви, как не раз повторял Папа Франциск. И дело не только в отдельных людях: это опасное заболевание всей системы.
Недооценивать эти проблемы, ссылаться на то, что в мире за пределами Церкви тоже есть эти проблемы и даже в большей мере, утверждать, будто это касается лишь некоторых регионов – это проявление духовной слепоты, лицемерия и гордыни.
Эта встреча была организована потому, что именно на посткоммунистическом пространстве мы можем встретить подобную позицию. Если в ходе конференции мы услышим мнения, будто проблемы сексуальной, психологической и духовной эксплуатации – это болезни «загнивающего Запада» и никак не наши, то нам следует со всей категоричностью отвергнуть это дьявольское искушение. Повторюсь: искушение слепоты, гордыни и лицемерия. Игнорирование бревна в собственных глазах не позволяет реалистично разглядеть опасные явления и эффективно с ними справляться.
Такие тенденции в посткоммунистических странах имеют ряд специфических причин.
Да, во многих странах с коммунистическими режимами у священников не было таких возможностей для эксплуатации несовершеннолетних, так как здесь, в отличие от свободного мира, не было церковных учреждений по уходу за детьми и молодежью.
Другой причиной, по которой подобные случаи в те времена не получали широкого резонанса, было то, что тоталитарные режимы – нацистские и коммунистические – часто старались дискредитировать Церковь и неудобных священников ложными наветами о сексуальной эксплуатации (возможно, именно поэтому Папа Иоанн Павел II долго не верил многим обвинениям). Сегодня, когда стали доступны архивы тайной полиции, мы видим, что коммунистические режимы были хорошо осведомлены о реальных фактах эксплуатации и других темных сторонах жизни некоторых священников, таких как алкоголизм или коррупция. Их часто шантажировали и вербовали из их числа своих агентов. И подобных случаев было немало.
Пока Церковь подвергалась гонениям извне, это укрепляло внутреннюю сплоченность и солидарность. Однако, оборотной стороной такой сплоченности было нежелание видеть темные фигуры в собственных рядах.
После падения коммунизма в наши страны приезжали консервативные католики с Запада, которым хотелось представить Церковь нашего региона как спящую красавицу, счастливо проспавшую эпоху II Ватиканского собора, и они, как принц из сказки, разбудят ее своим поцелуем в ее домодернистской красоте. У этой «спящей красавицы» не должно быть никаких уродливых черт, а значит и никаких скандалов, связанных с эксплуатацией.
Некоторые с благодарностью приняли эту фальшивую личину: мы – Церковь мучеников, которая теперь будет учить морали «загнивающий Запад» вместе с тамошними Церквами-сестрами.
«Ex Oriente lux, ex Occidente luxus!» (лат.: «С Востока – свет, с Запада – роскошь») – эта идеология просто нуждалась в образе «загнивающего Запада», мира потребительства, материализма и либерализма как противопоставления «святому Востоку», героической преследуемой Церкви.
Факты, разоблачающие Церковь, которая сама причиняет страдания, не согласовывались с образом страдающей Церкви мучеников.
Но настоящая реальность обычно не бывает черно-белой.
Этот сладкий самообман укоренился по множеству причин. После падения коммунистических режимов многие христиане не смогли жить без врага. И теперь «загнивающий либеральный Запад» стал идеальным заменителем такового. И католики, когда-то пережившие коммунистические гонения, теперь стали использовать антизападную риторику, вложенную в их подсознание промыванием мозгов забытой пропаганды. Свою роль сыграл и мессианизм некоторых народов и поместных Церквей, наследие романтизма (не только в Польше и России).
Концепция «избранности» (образ страдающего Мессии и страдающего народа) помогала Церквям в эпоху гонений, а в период, когда пришлось справляться с их печальными последствиями, позволял компенсировать комплекс неполноценности перед Западом.
Та идея, что Церковь при коммунизме проспала II Ватиканский собор и его реформы, была правдой лишь отчасти.
С благодарностью вспоминаю моих наставников в вере, которые долгие годы провели в нацистских и позднее в коммунистических тюрьмах и концлагерях или на принудительных работах в урановых рудниках. В таких условиях они вкусили «конкретный экуменизм» – близость и братство не только с христианами из других Церквей, но и с мирскими гуманистами и даже бунтарями-марксистами.
Некоторые из них восприняли годы репрессий в духе пророков как школу Божью и очищение веры от былого триумфализма. В тюрьмах они представляли себе будущую Церковь экуменической, открытой, бедной и служащей. Выйдя в конце 60-х на свободу, они с энтузиазмом и пониманием приняли соборные реформы как зов Божий.
Именно они преподали мне и множеству других людей дух II Ватиканского cобора. И лично я чувствую обязанность хранить верность их свидетельству.
С другой стороны, у подавляющего большинства священников и епископов в соцстранах не было доступа к современной богословской литературе, равно как и опыта поведения в пограничных ситуациях. Не зная интеллектуального контекста, они не могли до конца понять учение и смысл собора. Реформы часто осуществлялись лишь поверхностно и чисто формально – развернули алтарь, ввели национальные языки в литургию, но мышление не изменилось.
Стремление собора перейти «от католицизма к кафоличности», положить конец проигранным культурным войнам с современным миром и, прежде всего, отказаться от клерикального восприятия Церкви оказалось не понято и не реализовано значительной частью Церкви, живущей в условиях коммунистических режимов. А последние были заинтересованы в сохранении клерикальной модели церкви.
Во многих странах священники сотрудничали с этими режимами, которым в результате манипулировать ими было легче, чем мирянами.
В разных странах ситуация разнилась. Жесткое обмирщение при социализме и «мягкая секуляризация» в посткоммунистический период проходила и проходит с разной интенсивностью.
В некоторых странах, как это ни парадоксально, коммунистические репрессии привели в «возрождению» религиозности. Но длилось это недолго.
У меня на родине, в Чехии, вследствие индустриализации, урбанизации и качественной системы образования культурное обмирщение происходило уже в конце XIX в. А в коммунистические времена сталинисты выбрали именно нашу страну как подходящую площадку для эксперимента по созданию совершенно атеистического общества – вероятно, из-за ее драматичной религиозной истории и антиклерикальных традиций.
После недолгого возрождения веры до и после падения коммунизма, когда Церковь пользовалась огромными симпатиями общества, стало очевидно, что она неспособна адекватно ответить на вызовы нового времени. И наступила очередная волна «мягкой секуляризации».
Совершенно иная ситуация сложилась в соседней Польше. До недавнего времени у народного благочестия здесь была своя социокультурная биосфера среди преимущественно аграрного населения. Католицизм в отличие от Чехии понимался как неотъемлемая часть национальной идентичности. В первый визит Папы Иоанна Павла II на родину стало ясно, что Церковь в Польше обладает гораздо большим нравственным, психологическим и политическим влиянием, чем коммунистические власти.
Критический момент наступил лишь после смерти Иоанна Павла II: перед Церковью встала задача за иконой святого польского Папы снова и по-новому раскрыть Христа и Евангелие. Прискорбный союз части иерархии с нынешней популистской и националистической властью нанес намного больший ущерб Церкви в Польше, чем полувековые коммунистические гонения.
Нынешняя волна разоблачений подлинной эпидемии эксплуатации в давней и недавней истории вызвала настоящее землетрясения в польской Церкви. И сексуальная эксплуатация была лишь одним из аспектов проблемы, так что, если она не распознает в нынешнем кризисе кайрос и призыв к глубинной реформе, если не покажет польскому обществу и, прежде всего, молодому поколению другой облик христианства, текущий процесс обмирщения в Польше окажется еще радикальней, чем в других католических странах, таких как Испания или Ирландия.
Проблема сексуальной эксплуатации – не просто маргинальное явление. Оно сегодня выполняют столь же неприглядную роль, какую в расцвет Средневековья выполняли скандалы с продажей индульгенций, ускорившие реформацию. То, что поначалу казалось маргинальным, теперь, как и тогда, обнажает более глубокие язвы, болезни самой системы: отношения между Церковью и властями, духовенством и мирянами и множество других. Положение Католической Церкви в нашей цивилизации сегодня сильно напоминает ситуацию прямо перед Реформацией.
Церкви нужна глубокая реформа. Если мы ограничимся одними лишь вопросами институциональных изменений, то она останется поверхностной либо приведет к расколу. Необходимо вдохновляться «католической реформацией» XVI в. – ее существенной составляющей стало углубление духовности (вспомним хотя бы мистиков, таких как Тереза Авильская, Иоанн Креста и Игнатий Лойола), но и углубление стиля душепопечения и служения епископов и священников (здесь можно упомянуть Карла Борромея и др.). Нужно изменить мышление, изменить культуру отношений в Церкви.
В прошлом многие реформы в Церкви проводились с трагическим опозданием. В XIХ в. она упустила рабочий класс, в начале ХХ совершила интеллектуальную самокастрацию, вытолкнув из своих рядов в так называемой битве с модернизмом интеллигенцию и пророков, в 60-ых лишилась большей части молодежи, а сейчас, в эпоху нового осознания женщинами своего достоинства, теряет и их.
Попытка собора примириться с современным миром также слишком запоздала. Достигнув своего расцвета как раз в 60-ых (культурная революция тех времен), модернизм вскоре уступил место новым веяниям. Собор не подготовил Церковь к наступившей тогда эре постмодернизма. Сегодня социокультурный контекст совершенно изменился. Церкви утратили монополию на религию. Обмирщение не уничтожило ее, а трансформировало. Главный конкурент Церкви в наши дни – не мирской гуманизм, а новые и несвязанные с ней формы религии и духовности. Она с большим трудом ищет свое место в радикально плюралистическом мире. И особенно Церкви, обремененные коммунистическим прошлым, очень плохо ориентируются в этом мире.
Церковь отреагировала на сексуальную революцию 60-ых моральной паникой. Упор на нравственность половых отношений стал доминировать в проповедях, что оторвало церковное учение от жизни множества католиков, в том числе священников. Ни о чем более Церковь не говорила так часто, как о сексе. Шестая заповедь заняла место первой. Папа Франциск нашел в себе смелость назвать это явление его подлинным именем: «нервозная одержимость».
Мирское общество отреагировало вполне естественным образом: «посмотрите на себя».
А Церковь, как всегда, с опозданием отвечала на скандалы и притворство, реагируя на них только после разоблачений в мирских СМИ.
Боюсь, во многих семинариях (особенно в постсоциалистических странах) кандидатам в священство не дают достаточной духовной и психологической подготовки для жизни в целибате.
Особым пунктом этой темы является гомосексуализм, в том числе и среди духовенства. Как оказывается, часть священников-гомосексуалистов справляется со своей проблемой с помощью механизма проекции: самыми радикальными борцами с этим отклонением становятся священники с такой как раз-таки ориентацией.
Церковь поплатилась за то, что слишком долго сопротивлялась научным изысканиям в сфере космологии, биологии (теории эволюции) или литературной и исторической критике в библейской экзегезе. И нам не стоит повторять эти ошибки, игнорируя данные нейрофизиологии в наших подходах к гомосексуализму, равно как данных культурной антропологии при изучении развития моделей семейной жизни.
Как говорит Папа Франциск, наши времена – это не просто эпоха перемен, а смена эпох. Процесс объединения мира в его кульминации сталкивается с сопротивлением, растут тревожные проявления популизма, национализма и фундаментализма. Перемены застрагивают и религию. Обмирщение не уничтожило ее, но все же способствовало ее трансформации, умножению ее форм и функций. Мировое сообщество христиан разобщено, но самые серьезные расколы пролегают не между отдельными Церквями, а внутри них.
Закрытые и пустые храмы периода пандемии для меня стали пророческим предостережением: до такого состояния уже скоро может дойти Церковь, если не пройдет глубинную реформу.
Феномен сексуальной эксплуатации – лишь одна из сторон кризиса клира как сословия, кризиса всей Церкви и веры вообще. Этот кризис можно преодолеть, лишь по-новому взглянув на роль Церкви в современном обществе: Церковь как «странствующий народ Божий» («communio viatorum» – лат.: «общность путников»), Церковь как «школа христианской мудрости», Церковь как «полевой госпиталь» и Церковь как место встречи, солидарности и примирения.
Этому кризису мы должны противостоять без страха и без паники с упованием на Господа истории.
Решение требует спокойного и тщательного духовного анализа, духовного различения.
Старинная чешская легенда рассказывает о строителе одного готического храма в Праге, который после завершения строительства поджег деревянные леса. Когда запылал огонь, и горящие леса с грохотом пали на землю, строитель запаниковал и, решив, что это рухнуло его здание, покончил с собой. И мне кажется, что многие христиане, впадающие в панику в наше время перемен, допускают такую же ошибку.
Возможно, рушатся лишь деревянные леса, и, когда они сгорят, здание Церкви, конечно, будет опалено огнем, но самое главное, что то, что было долгое время закрыто, наконец, покажется.
За сорок три года своего священнического служения я слышал десятки тысяч исповедей. Вот уже много лет, помимо таинства покаяния, я предлагаю также «духовные беседы», которые бывают дольше и глубже, чем это позволяет обычная форма таинства, и затрагивают более широкий контекст «духовной жизни». На такие беседы нередко приходят и некрещенные люди «в духовном поиске». Ради этого служения я пополнил команду моих сотрудников мирянами с надлежащей подготовкой в сфере богословия и психотерапии. Абсолютно уверен, что именно «духовное сопровождение» станет важнейшей пастырской задачей Церкви в грядущие времена.
Это служение очень многому научило и меня самого, так что даже повлияло на мое богословие и духовность, мое понимание веры и Церкви. Когда мой владыка, архиепископ Пражский, категорически отказался принять жертв сексуальной эксплуатации со стороны священников (включая монахов того монастыря, настоятелем которого он был) и отправил их в полицию, я долгими ночами разговаривал со многими из них, так что часто не ложился спать до самого утра. И не то, чтобы они сказали больше, чем писали журналисты, но я смотрел им в глаза и держал их за руки, когда они рыдали. И это было совсем не то же, что читать протоколы показаний в полиции или на суде.
Много лет проработав психотерапевтом, я знаю о близости и переплетении душевной и духовной боли, но это было нечто совсем иное, чем просто психотерапия. Всем своим сердцем я чувствовал там присутствие Христа, причем по обе стороны: и в этих «малых, больных, заключенных и гонимых», и в том служении, которое я смог им предложить, когда их слушал, утешал и примирял.
Мне часто вспоминается краткий рассказ, своего рода миниевангелие в середине Евангелия от Матфея – история женщины, которая двенадцать лет страдала кровотечением, многое потерпела от множества врачей, потратила на лечение все, что у нее было, но ничего не помогло ей. Согласно иудейским предписаниям, кровоточащая женщина ритуально нечиста, не может учувствовать в богослужениях и прикасаться к другим, как и к ней никто не должен прикасаться.
Ноющая тоска по человеческой близости, человеческому прикосновению заставила ее нарушить эту принудительную изоляцию: она коснулась Иисуса. Коснулась Его анонимно, сзади, прячась в толпе. Но Он не пожелал, чтобы она так получила свое исцеление. Иисус искал ее лица. Женщина встала перед Ним и после многих лет пряток и изоляции, наконец, на глазах у всех «сказала Ему всю истину». То, о чем до сих пор говорило ее тело – на языке крови и боли, она высказала теперь, склонившись перед Ним и «сказав Ему всю истину». И в этот момент была действительно избавлена от своей болезни.
Мечтаю о Церкви, которая образовывала бы такое безопасное пространство – пространство истины, которое исцеляет и освобождает. И твердо верю, что эта конференция внесет свой вклад в осуществление этой мечты.
