Святой Дух и Церковь
из: Йозеф Ратцингер, «Immaginidisperanza. Percorsi attraverso i tempi e i luoghi del Giubileo», Издательствосв. Павла, Чинизелло-Бальзамо, 1999 г., стр. 57-66
ПЯТИДЕСЯТНИЦА
Святой Дух и Церковь
Часто можно слышать, будто в Церкви слишком мало говорят о Святом Духе. Иногда подобные упреки доходят до того, что утверждается, что между речами о Христе и о Святом Духе должна существовать определенная симметрия: всему, что говорится о Христе, должна соответствовать аналогичная проповедь о Святом Духе. Но говорящие такое забывают, что Христос и Дух являются лицами единого троичного Бога. Забывают, что Троицу нельзя рассматривать как серию параллельных и симметричных реальностей. Иначе мы верили бы в трех божеств, а это означало бы радикальное непонимание сути христианского исповедания единого Бога в трех Лицах.
Здесь, как это зачастую и бывает, неоценимую помощь нам может оказать литургия Восточной Церкви. В воскресенье Пятидесятницы отмечается торжество Пресвятой Троицы, на следующий день, в понедельник – излияние Святого Духа, а в ближайшее воскресенье – праздник всех святых.
Такая литургическая последовательность кроет в себе серьезную внутреннюю когерентность и отражает определенную логику веры. Святой Дух – не некая изолированная и изолируемая сущность. Его природа отсылает нас к единству троичного Бога. Если в истории спасения, которую мы вспоминаем от Рождества до Пасхи, Отец и Сын являют Себя друг перед другом в миссии и послушании, Святой Дух не предстает как третья личность наряду с Ними или среди Них: Он ведет нас к единству Бога.
Созерцать Его – значит преодолеть простое противопоставление и признать круг вечной любви, который есть высшее единство. Желающий говорить о Святом Духе должен говорить о божественной Троице. Если учение о Святом Духе в определенном смысле и можно рассматривать как корректировку однобокого христоцентризма, то эта корректировка заключается в том, что Дух учит нас видеть Христа как всецело погруженного в тайну триединого Бога: как наш путь к Отцу в непрерывном диалоге любви с Ним.
Дух Святой отсылает к Троице и тем самым отсылает и к нам самим. Ведь троичный Бог – это архетип нового, воссоединенного человечества, архетип Церкви, молитву Иисуса о которой можно рассматривать как акт ее основания: «…чтобы они были едино, как и Мы» (Ин 17, 11; ср. ст. 21).
Троица есть мера и основание Церкви, и она должна исполнить слово дня творения: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему» (Быт 1, 26). В нём человечество, в своей раздробленности ставшее антитетическим образом Бога, может вновь стать единым Адамом, чей образ, как говорят Отцы, был разодран грехом, и так и лежит разорванный в куски. В Церкви должно вновь проявиться божественное измерение человека, то единство, которое мы есть. Таким образом, Троица, Сам Бог, является архетипом Церкви: она – не просто еще одна идея, пришедшая на ум человеку, а его странствие по пути к себе же самому. Но, если Святой Дух выражает единство Бога, то Он же представляет Собой жизненно важную составляющую Церкви, в которой противоположности примиряются во взаимности, и разбросанные осколки Адама вновь складываются в единство.
Поэтому литургический образ Святого Духа начинает рисоваться с праздника в честь Троицы. Это торжество показывает нам, Кто есть Дух: не что-то существующее само по себе, что рядом с чем-то другим, а тайна полного единения Бога в любви, в единой реальности, и, так как речь идет о любви, одновременно во взаимности, обмене и общении.
И из Троицы Дух говорит нам, каков замысел Бога относительно нас: единство по образу Божьему. Но Он также говорит нам, что мы, люди, можем достичь единства между собой только в том случае, если вернемся в более глубокое единство, т.е. в Троицу: лишь будучи едины с Богом, мы можем быть едины и друг с другом. Путь к другому проходит через Бога: без этого пути к нашему единству нас всегда будут отделять друг от друга непреодолимые, даже для доброй воли, бездны.
Любой, кто ясно понимает собственную человеческую природу, осознает, что здесь мы говорим не просто о теориях богословия.
Редко бывало, чтобы крайняя недоступность другого, невозможность дарить себя друг другу и уверенно понимать друг друга ощущалась столь же драматично, как в нашем столетии. «Жить – значит быть одиноким, никто не знает другого, каждый сам по себе», – так выразил эту мысль Герман Гессе. Когда мы говорим друг с другом, между нами как будто бы стоит стена из мутного стекла: глядя друг на друга, мы всё-таки не видим, стоя рядом, не можем сблизиться. Такую картину рисует нам Альбер Камю.
Пятидесятница, присутствие троичной тайны в нашем человеческом бытии – это ответ на данную ситуацию. Святой Дух отвечает на основополагающий человеческий вопрос: как нам добраться друг до друга? Как мне остаться собой, уважая отличия другого и всё же выходя из клетки одиночества и внутренне встречаясь с другим?
Азиатские религии отвечали на этот вопрос идеей нирваны: это невозможно, утверждают они, пока существует «я». «Я» – это тюрьма. Нужно растворить собственное «я», отказаться от личности как от тюрьмы и места несвободы, пасть в ничто как в истинное всё. Освобождение есть прекращение становления, и оно должно свершиться посредством возвращения в ничто, стирания «я» – вот единственно истинное и окончательное освобождение. Тот, кто изо дня в день ощущает тяжесть «я» и тяжесть «ты», может понять всё очарование такой программы.
Но разве ничто лучше бытия, а растворение личности лучше ее свершения?
Суетливая деятельность – не ответ на такое мистическое бегство; напротив: она лишь провоцирует это бегство. На самом деле, любые новые начинания превращаются в новую тюрьму, пока «я» и «ты» не примирятся.
С другой стороны, «я» и «ты» не могут примириться, пока человек не примирится со своим собственным «я». Но как же принять это «я», постоянно алчущее и жаждущее, молящее любви, призывающее «ты», но в то же время раненное, атакуемое и ограниченное этим «ты»?
Наряду с великим иллюзиями азиатских религий современные техники групповой динамики, примирения человека с самим собой и с «ты», несмотря на все их вычурные методы, не более чем жалкие уловки. «Я» и «ты» объединяют на базе мнимого общего знаменателя, сведенного к минимуму, приучают к правилам, чтобы они как можно реже встречались и как можно менее серьезно воспринимали друг друга, избегая таким образом взаимного разрушения. Всё их божественное пламя сводится к паре импульсов, личность воспринимается как прибор, и нужно просто выучить инструкцию по эксплуатации к нему. На вопрос, что значит быть человеком, пытаются ответить, отрицая человеческую личность в ее специфичности и рассматривая ее как некую сборно-разборную систему, процедурами которой можно научиться управлять.
И здесь, наверное, вы спросите: как всё это относится к Святому Духу и Церкви?
Ответ таков: христианская альтернатива нирване – Троица, т.е. абсолютное единство, в котором «я» и «ты» нисколько не умаляются, а глубоко пронизывают друг друга в Святом Духе. В Боге есть множественность личностей, и именно поэтому Он представляет Собой полную реализацию абсолютного единства. Бог создал личность не для того, чтобы она исчезла, а чтобы раскрылась во всём ее величии и во всей предельной своей глубине там, где Святой Дух охватывает ее как единство разных личностей. Возможно, это звучит слишком уж по-богословски, но мы должны стремиться шаг за шагом приближаться к той программе жизни, которая здесь задана.
И именно к этой программе мы придем, если еще раз поразмышляем над последовательностью литургических праздников в Восточной Церкви.
После торжества Пресвятой Троицы в воскресенье Пятидесятницы в понедельник отмечается излияние Святого Духа, т.е. основание Церкви, а в следующее воскресенье, как говорилось уже выше, праздник всех святых.
Общение между всеми святыми и человечеством, обновленным в единстве по троичному образцу – это грядущий град, который образуется сейчас, и который мы стараемся созидать собственной жизнью. Это идеальная икона Церкви, которую мы видим в конце недели, к которой, так сказать, восходит начало земной Церкви, зародившейся в иерусалимской Горнице.
Церковь, живущая во времени, находится на этой линии натяжения между той Церковью начала и Церковью конца, которая растет уже сейчас. В изобразительной традиции Востока Церковь начала, Церковь дня Пятидесятницы – это икона Святого Духа. Он становится зримым и является в Церкви. Если Христос – икона Отца, образ Божий и вместе с тем образ человека, то Церковь – это образ Святого Духа.
Это помогает нам понять, что такое Церковь на самом деле, в глубине своего существа: преодоление границы между «я» и «ты», единение людей между собой посредством преодоления себя в том, что составляет их основу – в вечной любви. Церковь – это место, где человечество вливается в образ жизни троичного Бога.
Поэтому она – не нечто, касающееся одной какой-то группы, некоего круга друзей; поэтому она не может быть национальной Церковью или отождествляться с какой-то расой либо классом: как таковая она должна быть католической, «чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино», как сказано в Евангелии от Иоанна (11, 52).
Идея «прекращения становления», характеризующая процесс духовного развития в азиатских религиях мало, наверное, подходит для описания христианского пути. И это правда, однако быть христианином – значит раскрыться и позволить себя раскрыть, как это бывает с зерном пшеницы, которое умирает, но, раскрываясь, приносит плод. Стать христианином – значит соединиться: осколки разбитого образа Адама должны снова сложиться.
Христианство – это не самоутверждение, а начало и точка отправления пути к великому единству, объемлющему человечество везде и во все времена. Пламя бесконечной жажды не угасает, а перенаправляется, чтобы слиться с пламенем Святого Духа.
Поэтому Церковь возникает не как клуб, а как кафоличная общность: в свой самый первый день она говорит на всех языках, на языках всего мира. Она была вселенской Церковью прежде, чем родила Церкви поместные. Вселенская Церковь – не конфедерация местных церквей, а их мать. Вся совокупная Церковь родила отдельные Церкви, остающиеся Церквами в той мере, в какой отрекаются от собственного партикуляризма и стремятся быть частью целого: лишь так, исходя из целого, они образуют икону Святого Духа, Который есть динамика единства.
Говоря о Церкви как об иконе Святого Духа, а о Нём как о Духе единства, мы не можем забывать об одной особой черте повествования о Пятидесятнице: языки пламени разделялись и сходили на каждом из них (Деян 2, 3). Святой Дух был дан каждому лично и каждому по-своему. Христос принял человеческую природу, объединяющую всех нас, и именно из нее Он нас объединяет.
А Святой Дух дается каждому как личности: благодаря Ему Христос становится принципиальным ответом для каждого из нас, одного за другим. Единение людей, как его должна осуществить Церковь, приходит не через растворение личности, а ее свершение, которое означает ее бесконечную открытость.
Поэтому, с одной стороны, кафоличность – это основополагающий принцип организации Церкви: никто не действует просто по своей воле и гениальности, но каждый должен действовать, говорить и думать в соответствии с общностью нового «мы» Церкви, пребывающего в глубинном обмене с «мы» троичного Бога.
Но, с другой стороны, именно поэтому верно, что никто не действует просто как представитель некоей группы и коллективной системы, а каждый несет личную ответственность сознания, раскрытого и очищенного в вере.
В Церкви тенденции к произволу и эгоизму должны исключаться не ссылками на критерии численного превосходства или большинства, а сформированным верой сознанием, которое не изобретает, но извлекает свою креативность из того, что приобретено в общей вере.
В Своей прощальной речи Господь характеризует природу Святого Духа так: Он «наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам» (Ин 16, 13). Здесь Дух становится иконой Церкви. Описывая Святого Духа, Господь разъясняет, что такое Церковь, и как ей следует жить, чтобы быть собой.
Говорить и действовать как христиане – значит никогда не быть одним лишь своим собственным «я». Стать христианами значит впитать в себя всю Церковь целиком и даже более: внутренне впитаться в нее самому. Говоря, думая, действуя как христианин, я всегда делаю это в рамках целого и исходя из целого: так Дух становится словом, и так люди сходятся, чтобы встретиться друг с другом. Они приходят, чтобы встретиться внешне, лишь если раньше встретились внутренне: если я вырос внутренне, если открылся, если принял другого во мне во взаимообмене верой и любовью, то я уже не один, но всё мое бытие отмечено ощущением этого «обмена» с другим.
На первый взгляд может показаться, что говорить от слышанного, принятого, а не от себя, значит препятствовать гениальности индивидуума. На самом деле, о препятствии можно говорить тогда, когда гениальность – это просто переоценка личности, пытающейся каким-то образом сравниться с божеством. Признать истину и пойти по пути роста – это, конечно, не препятствие, если мы думаем так: Дух Святой именно потому, что действует таким образом: вводит во всякую истину, открывает то, что Иисус еще не сказал, и тем самым возвещает будущее: мы не познаем нового, если замкнемся в собственном «я»; истина раскрывается лишь в обмене с тем, что было познано до нас.
Величие личности зависит от ее готовности и способности к обмену; лишь умаляясь, лишь приобщаясь к целому личность растет.
Павел прекрасно выразил эту мысль, описывая свое обращение и крещение словами: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2, 20).
Быть христианином – это, по сути, обратиться, а обратиться в христианском смысле – значит не поменять пару точек зрения, а умереть для себя: границы «я» стираются, «я» теряет себя, чтобы вновь отыскать в большем субъекте, объемлющем небо и землю, прошлое, настоящее и будущее и потому касающемся самой истины.
Это «я уже не я» – христианская альтернатива нирване. Можно сказать даже, что Святой Дух и есть альтернатива. Это сила раскрытия и слияния в том новом субъекте, который мы именуем Телом Христовым или Церковью.
Наконец, мы вынуждены констатировать, что достижение подобного согласия – процесс совсем не легкий. Он невозможен без мужества обращения, без того, чтобы раскрыться, подобно семени пшеницы. Святой Дух – это огонь: кто не хочет сгореть, тому лучше к Нему не приближаться. Но при этом он должен знать, что таким образом застревает в смертельном одиночестве «я», замкнутого в себе, и что любая форма общности, избегающая этого огня, в итоге есть не что иное, как напрасная трата времени и пустая видимость. «Кто рядом со Мной, тот рядом с огнем», – гласит апокрифическое изречение Иисуса, которое донес до нас Ориген. Оно неподражаемым образом напоминает нам о теснейшей связи между Христом, Святым Духом и Церковью.
Позвольте мне закончить словами св. Иоанна Златоуста, которые еще раз подтверждают ту же мысль. Он комментирует отрывок из Деяний апостолов, повествующий о том, как Павел и Варнава исцелили паралитика в Листре. Возбужденная толпа приняла этих двух странных людей, наделенных такой силой, за явление богов Зевса и Гермеса, позвала жрецов и хотела принести в жертву быков. Но те двое, возмутившись, стали кричать толпе: «Мы – такие же смертные, как и вы, люди, пришедшие принести вам Евангелие» (ср. Деян 14, 8-18).
И Златоуст здесь отмечает: да, они были такими же людьми, как и другие, и всё же отличались от них, так как человеческая природа была дополнена языком пламени. Так рождается Церковь. Она дана каждому абсолютно лично, так что каждый является христианином именно как данная конкретная личность, уникально и неповторимо. У каждого «свой Дух», свой огненный язык, и именно поэтому в литургическом приветствии мы обращаемся к этому духу другого, говоря: «…и со духом твоим». Святой Дух стал его Духом, его огненным языком. Но, так как Он – одно, через Него мы можем обращаться друг к другу, вместе формировать единую Церковь.
Человеческое бытие дополнено огненным языком: сегодня мы должны исправить это утверждение. Огонь нельзя просто добавить к чему-то другому, он не может просто быть рядом. Огонь жжет и меняет. Вера – это огненный язык, обжигающий и сплавляющий нас, чтобы все более и более верно было утверждение: «я уже не я».
Конечно, при встрече с сегодняшним среднестатистическим христианином человек волей-неволей должен задаться вопросом: куда же подевался огненный язык? К сожалению, из уст христиан зачастую выходит далеко не пламя. Скорее попахивает стоячей водой – ни горячей, ни холодной, чуть теплой. Мы ни сами не хотим сгореть, ни зажечь других, и потому держимся подальше от Святого Духа. И христианская вера сводится к концепции мира, построенной по нашей мерке, чтобы по возможности никоим образом не затронуть нашего удобства и сберечь энергию протеста для вопросов, которые вряд ли нарушат нашу привычную жизнь.
Когда мы избегаем пылающего костра Святого Духа, христианство становится комфортным лишь на первый взгляд. Комфорт индивидуума – это дискомфорт целого. Когда мы не подходим более к пламени Божьему, трения становятся невыносимыми, и в итоге Церковь, пользуясь выражением св. Василия, раздирают крики и межпартийные дискуссии. Лишь если мы не боимся огненного языка и бури, которую он несет с собой, Церковь становится иконой Святого Духа. И лишь тогда она открывает мир на свет Божий.
Начало Церкви было положено тогда, когда ученики единодушно собрались в Горнице и молились. И точно так же еще раз и еще раз полагается ее новое начало. В молитве к Святому Духу мы должны снова и снова призывать Его изо дня в день.
.
