Блаженный Дамиан де Вестер
15 апреля
Треманлу (Фландрия, Бельгия), 3 января 1840 г. – Молокаи (Гавайи), 15 апреля 1889 г.
Имя: Дамиан = греч.: «укротитель» или «народный»
Важнейшими праздниками на острове Молокаи, превращенном в большой лепрозорий, являются Тело и Кровь Господни и день памяти бл. Дамиана де Вестера. Он прибыл сюда, чтобы служить изолированным здесь несчастным и, в конце концов, сам заболел проказой. Когда он произносил слова «мои больные члены», то казалось, что он, одновременно, имеет в виду и свои собственные пораженные ужасной болезнью конечности, и свою паству, которую он по-христиански воспринимал как «Тело Христово и свое тело» (все цитаты заимствованы из: А. Сикари, "Il quarto libro dei ritratti di Santi", “Jaca Book”, Милан, 1994 г., с. 101-122).
На гавайском архипелаге проказа стала быстро распространяться в 1850 г. Тогда никто еще не знал, как передается это заболевание, бацилла которого была выявлена лишь в 1873 г. Естественно, не имелось и эффективной вакцины, так что проказа была страшным несчастьем, от которого не было никакого спасения. Единственным способом противодействия эпидемии с ветхозаветных времен была изоляция больных: проказа считалась проклятием Божьим, и отношение к прокаженным было соответствующим.
«Исходя из подобных убеждений было принято решение об основании поселения Калавао на острове Молокаи: невысоком, скалистом и пустынном мысе между рифами и морем, выбранном именно из-за его недоступности. Начиная с 1866 г. ежемесячно из Гонолулу – столицы Гавайев – отправлялся корабль с прокаженными на борту, силой согнанными на судно».
Если для белых «проказа» автоматически означала «прекращение любых контактов», даже если речь шла о родственниках, для гавайцев, напротив, человеческие контакты, в том числе и физические, всегда были той ценностью, от которой нельзя было отказаться несмотря ни на какую опасность.
Людей с подозрениями на проказу власти хватали и силой вели на обследование. «Но все происходило при отчаянном сопротивлении родственников: больных прятали, и ради этого семьи зачастую переезжали в самые глухие селения, …случалось, что полиция сталкивалась даже с вооруженным отпором. И не редко бывало, что родные и близкие симулировали болезнь, чтобы отправиться вместе с дорогими их сердцу людьми.
В 1863 г. апостольский викарий Гавайских островов монсеньер Майгрет обратился к лювьенскому дому конгрегации Священного Сердца, уже начавшему к тому времени евангелизацию архипелага, с просьбой прислать новых миссионеров.
Дамиан (в миру Жозеф) - крепкий паренек из крестьянской семьи с сильным и живым характером – мечтал вступить в орден траппистов. Но по настоянию своего брата Панфила, уже состоявшего в конгрегации Священного Сердца, в 18 лет Жозеф также стал членом этого монашеского сообщества. Обе его сестры были урсулинками. Когда брат вместе с другими своими сотоварищами готовился к миссии, в Лювьене разразилась эпидемия тифа. Панфил, изо всех сил старавшийся помочь больным, также заразился этой болезнью, и Дамиан попросил у настоятелей разрешения отправиться вместо него.
Итак, после 4-месячного плавания 19 марта 1864 г., Жозеф, еще не будучи священником, высадился на берег, который должен был стать его последним прибежищем.
Через два месяца Дамиан принял священническое рукоположение и почти 10 последующих лет занимался миссионерской деятельностью в различных уголках архипелага. В 1873 г. на встрече миссионеров с монсеньером Майгретом зашла речь об острове Молокаи и положении всеми покинутых прокаженных. О. Дамиан вызвался отправиться на остров и 10 мая прибыл в Калавао.
«В селении не было ни одного белого, кроме врача, обследовавшего больных, приподнимая их одежду кончиком своей трости, и оставлявшего лекарства перед дверями амбулатории, и протестантского пастора, проповедовавшего издалека с веранды своего дома. Но они избегали контакта с жителями деревни, и гавайцы не обращали на них особого внимания. …Их и не могли по-настоящему интересовать эти белые, в ужасе бежавшие прочь, едва завидев их! Но и среди самих несчастных забота и сочувствие строго ограничивались кругом родни; все остальные были врагами. Так что колония прокаженных была подлинным адом, и не только в том, что касалось их тел, покрытых гниющими ранами, но еще более в том, что касалось их душ и их трагического сообщества».
Словом, на острове господствовало физическое и психологическое разложение: «…невероятная грязь (не хватало даже воды!), жестокость, проявлявшаяся по любому пустяковому поводу, обострение самых низменных инстинктов, отсутствие всяких сексуальных ограничений, порабощение женщин и детей, алкоголизм и наркомания, всеобщее воровство, идолопоклонничество и суеверия. И все это усугублялось полной утратой интереса к чему бы то ни было. …Когда колония только основывалась, для ее жителей не было предусмотрено ничего: ни жилья, ни больниц, ни диспансеров, ни администрации, ни церквей, ни кладбищ». Старожилы сразу же сообщали вновь прибывшим высший закон колонии: “A’ole kanawai ma keia wahi” – «Здесь нет никаких законов».
О. Дамиан сошел на остров «с часословом и маленьким распятием. Первые недели он жил под открытым небом, спал под деревом и ел на плоском камне. Очень скоро он стал сознавать, что должен стать частью этого разлагающегося мира. Более всего его ужасало постоянное зловоние, и когда больные окружали его, у него перехватывало дыхание… Чтобы хоть как-то справиться с этим, священник стал курить трубку, что впоследствии вошло у него в привычку. …Он ясно понимал, как будто по какому-то инстинкту любви, что больные никогда не примут его, если он станет сторониться их, предпринимать всевозможные предосторожности, избегать контактов, выказывать отвращение. …Возможность заразиться его не пугала. Он говорил, что "поручил этот вопрос нашему Господу, Пресвятой Деве и св. Иосифу". Настоятели непрестанно советовали ему предохраняться от заражения, но он знал, что ему совершенно незачем было приезжать на Молокаи, если он так и останется "гаоле" – "белым", т.е. одним из тех, кто, по определению, "избегает прикосновения". Священнику трудно "избегать прикосновения", когда ему нужно положить освященную гостию на красные от болезни языки или помазать святым елеем изъязвленные руки и ноги или же с любовью перевязать эти ужасные раны. Достаточно просто коснуться веревки колокола, по которой, играя, карабкались дети!
...Но он вел себя так не только из уважения к чувствам гавайцев, особенно обостренных у больных. Он вел себя так еще и из уважения к, так сказать, "чувству Церкви". Ведь Церковь по своему определению – "тело Христово"; все ее таинства и ее благовестие являются знамениями "физического контакта", спасительного контакта между человечностью Христа и нашей страдающей человечностью. Если для гавайцев "контакт" был вопросом культуры, для о. Дамиана он был еще и вопросом веры. Поэтому он сидел за столом вместе с прокаженными и ел "пой" (смешанное с мукой мясо), опуская пальцы в общее блюдо, пил из их чашек, разрешал покурить из своей трубки всем желающим, играл с детьми, гурьбой набрасывавшимися на этого доброго великана».
Смысл миссии для о. Дамиана состоял в подготовке к смерти. «А что еще было делать? Заниматься чем-либо другим было просто невозможно, да и бесполезно; а смерть была неминуема. …Тот педагогический план, который был очевиден в любой иной христианской общине ("учить хорошо жить, чтобы научить хорошо умереть"), на Молокаи был неприменим. Необходимо перевернуть это план с ног наголову: "учить хорошо умирать, что смогли обрести смысл и ценность (и даже "радость") то подобие жизни, которое еще осталось, те клочки существования, которые так напоминали собой клочки самого тела больных…
Смерть буквально была "прологом", от которого зависело все прочее. И о. Дамиан знал, что эта смерть касается и его. Он не был и не хотел быть простым наблюдателем. Он стал "совершать смерть", придавая ей человеческое достоинство. Если учесть, что к моменту его прибытия трупы просто бросали под открытым небом, оставляя их на пропитание свиньям, то можно оценить то значение, какое имела организация кладбища. …Помимо кладбища о. Дамиан организовал Погребальное братство, занимавшееся сколачиванием деревянных гробов и с молитвой сопровождавшее тело умершего на кладбище под звуки музыки и барабанов. Даже в одежде членов братства проглядывало особое их достоинство».
А «после литургии смерти начиналась литургия таинств для тех, кто был все еще жив». Главным таинством была Евхаристия: важнейшим праздником на Молокаи было торжество Тела и Крови Господни, сопровождавшееся торжественными процессиями.
«О. Дамиан установил даже практику непрерывного поклонения: и днем и ночью, поочередно и по расписанию, и когда кто-либо из "поклонников" не мог занять свое место в церкви, он преклонял колени на своей убогой постели».
«Затем возникло Братство св. детства, заботившееся о брошенных детях; Братство св. Иосифа, навещавшее больных по домам; Братство нашей Владычицы, занимавшееся воспитанием девочек. При всех этих "духовных" наименованиях нельзя забывать о том, что речь шла о социальных организациях, тем более мощных, чем более они были укоренены в вере.
Особая забота о мертвых и погребениях, помимо педагогического эффекта, имела также реальные следствия и в организации быта и гигиене живых: наиболее реальные в этих условиях. Различные "братства" выполняли также функции структур социального сосуществования и социальной помощи, которые прежде никто не мог себе даже вообразить.
Свободное от посещения больных и духовного попечения время члены братств проводили на необходимых для жизни острова стройках: портик, дорога к селению, два водопровода, водосборники, несколько складов, лавка, приемная для вновь прибывших, два диспансера, воспитательный центр для девочек, больница…».
О. Дамиан никогда не испытывал недостатка в материальных средствах, необходимых для его работы. Ему сильно помогала та международная слава, которая сопровождала его с самого начала, в том числе благодаря и журнальным заметкам. Уже через три дня после его прибытия на Молокаи гавайский журнал «Advertiser» назвал его «христианским героем», а “Times”, сообщая о его смерти, писало: «Этот католический священник стал другом всего человечества». Министерская комиссия по гигиене сначала противилась его начинаниям, но в последствии предложила ему должность суперинтендента Молокаи с жалованием 10 тыс. долларов в год. О. Дамиан говорил по этому поводу, что ради жалования в 10 тыс. долларов он не остался бы на Молокаи и на 5 минут, но остается здесь ради любви Божьей.
Но «настоятели не ценили о. Дамиана и были им недовольны. Раздражение появилось с самого начала из-за того шума, которое наделало его предприятие. Они продолжали смотреть на него с подозрением. Говорили, что через его руки проходят потоки денег, что он слишком независим в своих решениях, что, разрешая пастырские проблемы, он не обращает должного внимания на подробности, что он хочет стать чем-то вроде независимого епископа этой колонии прокаженных. Более того, публичные протесты о. Дамиана, адресованные Министерству здравоохранения, в которых он выступал против подобного обращения с прокаженными, вызвали напряжение в отношениях между правительством и всей миссией. Провинциал, известный своей суровостью с другими и своей крайней снисходительностью к самому себе, надавил на епископа, и тот в своем письме потребовал от о. Дамиана прекратить "так поэтизировать прокаженных". "У мира создается такое впечатление, - писал иерарх, - что Вы стоите во главе Ваших прокаженных и выполняете функции завхоза, врача, фельдшера, могильщика и т.д. и т.п., как если бы не существовало правительства". А о. Дамиан отвечал ему: "От чужих – золото и ладан, от настоятелей – смирна"».
Сюда же необходимо добавить враждебность со стороны протестантов, не упускавших ни единого повода для нападок на о. Дамиана. Когда, например, священник построил кладбище, один протестантский гавайский журнал написал, что «папистский проповедник» вместо ограды сделал ловушку для ловли ненароком забредшей дичи. За несколько месяцев до его смерти они попытались даже запятнать грязью его имя и саму его миссию, распространяя слухи о том, что о. Дамиан якобы заразился при половом контакте.
Но свидетельство о. Дамиана могло преодолеть и подобное неприятие. В торжество Тела и Крови Господней, которое, как уже говорилось, было важнейшим праздником на Молокаи, даже протестанты, прежде препятствовавшие процессиям и насмехавшиеся над ними как над проявлением идолопоклонничества, ощущали внутреннее волнение, пораженные величием шествия, двигавшегося по улочкам лепрозория. «На Молокаи даже они обнажали головы, а в 1874 г., после очередной такой процессии, два десятка из них попросили о крещении».
Провинциал написал в Рим, «что о. Дамиан потерял голову, что "слава отравила его", и он становится "опасным". А о. Дамиан к тому времени вот уже несколько лет был просто "прокаженным".
Он узнал об этом случайно, когда как-то вечером возвращался усталый домой после очередного дня, полностью посвященного апостольской деятельности. Задумавшись, он нечаянно наступил в маленькую лужицу горячей воды и тут же увидел, как кожа краснеет, и на ней образуются опухоли. Пораженный священник коснулся воды рукой: она почти кипела, а он даже не почувствовал это ногами! Нижние конечности утратили чувствительность, что однозначно свидетельствовало о заражении проказой. …О. Дамиан со смирением писал своим настоятелям: "…Я стал прокаженным. Уверен, что очень скоро это станет заметным снаружи. У меня нет никаких сомнений в природе моей болезни, но я спокоен, мирен и счастлив посреди моего народа. Всеблагой Бог знает, что так лучше для моего спасения, и я всякий раз повторяю всем сердцем: да будет воля Твоя!" …Отношения с настоятелями после этого не улучшились: известие о том, что молокайский герой стал прокаженным, облетело весь мир и вызвало новую волну солидарности. …Вскоре провинциал, обеспокоенный теми последствиями, которые может иметь болезнь о. Дамиана для миссии, порекомендовал ему не покидать более острова».
«В личном дневнике, который о. Дамиан вел в то время, можно найти следующие советы, которые он давал себе самому: "Молись о ниспослании духа смирения, чтобы желать презрения. Если над тобой насмехаются, радуйся этому. Не следует поддаваться чарам человеческих похвал; нельзя быть удовлетворенным самим собой; нужно быть благодарным за все, что приносит страдание или навлекает презрение, и молиться Богу о них. Чтобы добиться этого, нужны лишь благодать, великое самопожертвование и постоянное умерщвление плоти, благодаря которому мы преображаемся во Христа распятого"».
«Когда к концу Великого поста 1889 г. о. Дамиан заметил, что раны покрываются коркой, и та начинает чернеть, он понял, что умирает. Паства, научившаяся безошибочно распознавать эти верные признаки близкого конца, окружила его своей заботой. А священник радовался тому, что будет праздновать Пасху на небесах. Он умер в Великий понедельник в возрасте 49-и лет, 16 из которых провел среди своих прокаженных.
И из определенных кругов протестантизма опять полились реки злобы. В международной прессе появилось письмо американского пастора Чарльза Гайда, назвавшего о. Дамиана «человеком неотесанным, грязным, упрямым и нетерпимым…». Пылкое «открытое письмо» в защиту миссионера опубликовал писатель Роберт Луис Стивенсон – автор романа «Остров сокровищ», прославившийся, помимо всего прочего, и рассказом «Доктор Джекилл и мистер Гайд». «Когда Стивенсон, который тогда безуспешно боролся с туберкулезом, прочитал статью, в которой некий Гайд из плоти и кости пытался превратить в чудовище героический и святой обрах о. Дамиана, ему показалось, что его персонажи ожили».
«Удивительна судьба о. Дамиана. Был ли когда-нибудь кто-либо еще, кого также часто можно было бы встретить на страницах журналов, в официальной корреспонденции его монашеской конгрегации, в творениях скульпторов, писателей, живописцев и даже на тогда еще едва появившейся фотографии (на Рождество 1887 г. художник и писатель Эдуард Клиффорд прибыл на Молокаи, чтобы познакомиться с уже изуродованным проказой миссионером; сделанные тогда фотографии разошлись бесчисленным тиражом). И это при всем притом, что этот человек жил в самом глухом и всеми забытом уголке мира.
Удивительно то, что он, всегда находясь на публичной сцене, заставлял сторонних, казалось бы, наблюдателей говорить свое «за» или «против». На его долю как бы в равной мере выпали и слава, и презрение; и уважение, и пренебрежение; и почтение и подозрение; и любовь, и злоба; и все это на протяжении всей его невероятной авантюры.
Как же такое стало возможным? Ответ на этот вопрос лежит в тайном замысле Небесного Отца, избравшего своего благородного и пылкого сына, дабы он стал предметом пререканий».
Патриция Соляри
