Будучи в глубине души искателем приключений, я думаю, что есть смысл в том, что, посетив множество мест, покой я нашел в Центральной Азии. Именно здесь я столкнулся с критически важным вопросом на моем христианском пути: «Какими были истоки моей веры?». Изучив необычайный гобелен христианского мира, я решил принести мою протестантскую веру домой, в Рим.

Это свидетельство того, как я нашел Католическую Церковь в Казахстане, предназначается для моих собратьев-христиан любой конфессии, а также я пишу его в знак благодарности Богу.

По профессии я школьный учитель, но с детства моей заветной мечтой было повидать мир. К 27 годам я посетил более 30 стран на пяти континентах, побывав в разнообразных культовых местах. Они варьировались от различных римско-католических, восточно-православных и протестантских Церквей до еврейских синагог, сикхских гурдваров, суннитских мечетей, зороастрийских, индуистских и буддийских храмов. Религиозные беседы с людьми, которых я встречал во всех этих местах дали мне глобальный взгляд на духовность вообще и на христианство в частности.

Возможно потому, что я уже «принял Иисуса в своем сердце» еще в университете, стало удивительным то, что меня влекло в Католическую Церковь. В конце концов, это был поиск истины, который захватил мое сердце. Около столетия назад Г. К. Честертон заметил, что «великие истины можно лишь забыть и никогда не сфальсифицировать». Будучи раннее протестантом, непредвзятый анализ истории убедил меня в том, что существует нечто гораздо более великое, чем моя индивидуальная вера – живое и дышащее Тело Христово.

 

Когда я был ребенком, моя семья принадлежала к Свидетелям Иеговы. Мы думали, что наша вера является единственной истинной христианской верой, и что лишь мы одни спасемся. Баптисты, англикане, кто бы то ни был другой – все они были для нас жуликами. Католики были особенно плохими – они следовали «традиции». Затем, мы стали «просто христианами», присудив организационные полномочия самим себе. Мы не хотели увязнуть в «традиции», а хотели «простой веры». Когда я изучал политику и историю в университете, то был благословлен как атлетически, так и академически, и хотел сохранить свою духовную независимость. Время от времени я посещал Евангельскую Неденоминационную Церковь.

Когда в 2011 году я переехал в Англию для работы, то имел удовольствие посетить многие соборы и древние культовые места по всей Европе. Меня смирила исключительная история этих мест, и я открыл глаза на то, что христиане поклоняются Богу не так, как привык это делать я. Я всегда считал, что чем громче хвала, тем лучше!

Тем не менее, вернувшись в Канаду, я принял Крещение в Церкви, куда ходил в студенческие годы. Хотя в то время я не сомневался в своих убеждениях, но, оглядываясь на прошлое, я признаю незрелость своего решения. На мой взгляд, подлинной Церковью должны были быть или Свидетели Иеговы или неденоминационное «просто христианство», и ничто иное. И хотя та протестантская Церковь зажгла мою веру, я и понятия не имел, что такое протестантское, католическое или православное христианство.

Будучи очень занятым за неделю до окончания учебного заведения в Торонто, я арендовал комнату, даже не посетив ее. Как позже выяснилось, двое моих соседей по комнате были христианами, и они действительно впечатлили меня своими знаниями. Один из них даже имел высшую степень по богословию. Поэтому я ударился в книги, чтобы наверстать упущенное, и открыл такие имена как Мартин Лютер, Жан Кальвин, К. С. Льюис и Рави Захариас, а также такие термины, как свободная воля и предопределение, первородный грех и sola scriptura [лат. «только Писание», идея Лютера, в которой он отверг Священное Предание Церкви – здесь и далее прим. пер.]. Подобно младенцу, я сделал свой первый шаг к пониманию глубины слова «протестантизм». Значит, я был протестантом? Я думал, что был «просто христианином». Подождите, а что именно значит быть протестантом?

В то время я думал, что цитирование Писания – это знак настоящего христианина. Поэтому, я «осушил молоко и перешел на твердую пищу» [т. е. перешел с чтения книг о Библии на саму Библию]. Но увлеченное чтение Библии открыло при этом еще одну «банку червей»: как Писания дают ответы на все вопросы, если существует более 30 000 их прочтений (и деноминаций)? Оглядываясь назад, я понимаю, что слова святого Августина могли бы прояснить ситуацию: «Если Вы верите в то, что Вам нравится в Евангелиях, и отвергаете то, что не нравится – Вы верите не Евангелиям, а самим себе». Но я не хотел верить себе или какому-либо умному книжному червю. Я желал истины.

Примерно в то же время друг пригласил меня на мероприятие, проводимое Джоэлом Остином на стадионе Торонто. Что это было? Проповедь? Концерт? Среди фейерверков на сцене, фоновых танцоров, теологии процветания и явно неуклюжего окружения, я мог лишь задуматься: было ли это христианством? Здесь что-то не так.

Я еще не встал лицом к лицу с критически важным для меня вопросом, но другие постоянно появлялись в моей голове. Что вообще произошло с христианами, которые жили и умирали за свою веру на протяжении полутора тысячи лет до того, как произошла Реформация? Почему мы поём: «Я становлюсь на колени», стоя и при этом размахивая руками? Как мои родственники Свидетели Иеговы могут верить, что все остальные прокляты, даже после того, как они приняли Иисуса в свои сердца и были крещены? Поэтому я вообще перестал ходить в Церковь. Я предпочел просто изучать Библию дома и стать супер-христианином.

В тот момент я всё еще мало знал о Католицизме, и моя сегодняшняя ирония слишком велика. Кто-либо вообще слышал о протестанте, не обращающем внимания на свой протест? Мое понимание христианства было следующим: Иисус → Павел → открытие Иисуса заново в XVI веке. Мое понимание Реформации было не глубже: «Католическая Церковь была испорченным жуликом, и полное отделение от нее, очевидно, было правым делом. Спасибо, Лютер и Кальвин!». Интересно то, что к тому времени я лишь раз покинул Запад, чтобы копнуть глубже.

 

 

Я знал, что это будет приключением на всю жизнь, когда собирал сумки, отправляясь в Казахстан, чтобы занять мою первую должность преподавателя. Часть этого приключения позволила мне увидеть христианство с неожиданного ракурса. Удивленный видом протестантских храмов в центрально-азиатском городе, я обратил внимание на то, что они более набожно практиковали свою веру, чем у меня дома, и часто проводили богослужения по-разному, часто даже среди одной и той же деноминации.

Одного моего приятеля-экспата однажды даже отчитали за слишком роскошную одежду в храме. Я видел, как члены Церкви поссорились после песни, из-за того, что один из них поднимал свои руки слишком высоко (а значит безбожно). В некоторых храмах требовалось, чтобы женщины покрывали свои головы и носили длинные юбки. Кроме того, мы мыли ноги друг другу на Пасху. Ничего из этого я не видел у себя дома. Здесь я не сравниваю Восток и Запад, но это культурное отличие заставило меня снова задуматься о единстве.

Может показаться неожиданным, что в Казахстане вообще есть Христианские Церкви. Тем не менее, эта официально светская страна предстала передо мной плавильным котлом вер, где примерно четверть ее населения, согласно данным правительства Казахстана^[1], идентифицирует себя христианами. Далее говорится, что католические монахи посещали эти степи еще в 1245 году, за полтысячелетия до Русской Православной Церкви и задолго до прибытия сюда протестантов. Хотя все эти факты, по-видимому, богословски бессмысленны, они раздвинули хронологическую шкалу католической и протестантских традиций, которые более ощутимы для меня.

Другая внезапная догадка, пришедшая ко мне в Центральной Азии, восхитила меня еще больше. Христианские группы вне Католической или Православной Церкви, часто считаются сектантскими. Я заметил, что Восточная Церковь, в отличие от Западной, никогда не переживала раскольнической реформации, и что ее Литургия была бесконечно ближе к Католической Церкви, чем к Протестантизму. Почему существует двенадцать или около того Православных Церквей, тогда как Западная Церковь раскололась более, чем на 30 000 деноминаций, и каждые пять дней в Америке появляется новая? Что случилось с единством, к которому Иисус призывал нас?

В городе, где я жил в Казахстане, был католический храм, но я еще никогда не был ни в одном изних. Моя нетерпимость лежала глубоко. Когда коллега моей девушки пригласил меня в храм, я был удивлен тому, что почувствовал себя здесь более комфортно, чем в какой-либо из протестантских церквей: это было действительно странное чувство. Я чувствовал мир и благоговение, и не ощущал никакого желания позировать, как на протестантских богослужениях. Сакральная атмосфера заставила меня вернуться туда вновь. В то время я никогда не принимал участия в Евхаристии. Я просто посещал это место для богослужения, а также для практики русского языка. Дополнительным бонусом, удивившим меня, были прямые чтения из Библии на каждой Мессе, поставившие под сомнение мое представление о том, что католики были настроены против Библии.

Но гордость удерживала меня даже от признания того, что я становился католиком. «Никоим образом» – говорил я своим друзьям-христианам. «Я «просто христианин». Неважно, где или как мы служим Богу – внутри или снаружи, здесь или там – мы все верующие, правда?». Кроме того, любое рассмотрение Католицизма напоминало мне о словах моего друга из Торонто: «Только то, что Церковь красива, не означает, что она правильная». Я был вынужден согласиться.

Тем не менее, итальянский священник средних лет поразил меня. Отец Лукка проявлял все качества, которых, как я предполагал, были лишены католические лидеры: теплоту, харизму и любовь к Иисусу. Увидев его на ежегодном экуменическом собрании христиан в моем городе, я навсегда изменил свое восприятие католических лидеров. Харизматическая проповедь и пение отца Лукки, к которым я привык дома, смущали даже других пасторов. Всем нравилось то, что он поддерживал, но даже это не мешало мне противостоять ему своими протестантскими принципами и антикатолическими соображениями. Его терпение и вера смирили меня – он никогда не «пропихивал» чего-либо. Он лишь отвечал на мои вопросы.

 

В январе 2017 года я почувствовал тягу к изучению христианской истории. Мне нужно было разобраться, почему я верил в то, во что верил. Своеволия вероисповеданий и обычаев в различных христианских Церквях, которые я видел, было слишком много, чтобы больше его не замечать.

Один выдающийся католик XIX века, обращенный из протестантизма, отмечал, что «Христианство истории – это не протестантизм. Даже если когда-либо в нём и была неповрежденная истина, как протестантизм всегда ощущал; погрузиться глубоко в историю – значит перестать быть протестантом». Когда я начал свое исследование, то не слышал ни о Джоне Генри Ньюмене, ни о его словах, но был уверен, что история завершит мое представление о вере. Это было так же просто, как дважды два.

 

Моим первым шагом было выяснить, против чего вообще я протестую. Естественно, я наткнулся на Мартина Лютера с его знаменитыми «95 тезисами», опубликованными в 1517 году. Единственным протестным тезисом, как мне показалось, был протест против того способа, каким продавались индульгенции, при неоднократном подтверждении лояльности Лютера Папе. Я обнаружил, что немецкий перевод Библии Лютером в 1522 году, породил новую форму христианства, в котором Библия заменяла Церковь, в качестве столпа истины (неслыханное раннее в философии).

Но меня поразило то, что появление людей, способных покупать и читать широко распространяемые Библии, представляло собой недавнее социальное развитие. Как же христиане практиковали свою веру до появления материального достатка, широкой грамотности и печати? Я съежился от мысли, что такая богословская «аксиома», как «sola scriptura», может зависеть от чего-то временного. Это также поместило использование изображений в церквях в историческую перспективу.

Более того, Лютер оказался не таким «ангельским спасителем христианства», каким я его считал. Лютер удалил семь книг из Библии; считал полигамию приемлемой, и защищал убийство евреев в своей работе «О евреях и их лжи». С другой стороны, Лютер верил в реальное присутствие Христа в Евхаристии; почитание Марии и чистилище^[2] – все те вещи, которые я принимал за очевидно ложные с точки зрения главного деятеля Реформации.

Жан Кальвин, создатель «Реформатской Церкви» низверг более чем тысячу лет Христианской Традиции в возрасте 27 лет, написав «Институты Христианской Традиции». Он также верил в то, что спасение, равно как и все библейские интерпретации принадлежат исключительно его собственной Церкви, а иное – ересь, караемая смертью. Многие люди, такие как Мигель Сервет действительно были сожжены заживо за то, что отрицали учение Кальвина о детском крещении и учение о Троице. Это было лишь одним из зерен протестантской раздробленности, отголоски которой ощущаются и по сей день.

Вышеприведенные наблюдения не предназначены для того, чтобы показывать пальцем, ведь ужасы во время религиозных потрясений Европы XVI века были совершены обеими сторонами. Суть же заключается в том, что эти открытия бросают вызов моему прошлому повествованию, полагавшему, что реформаторы были ангелами в море зла. Действительно, к XVI веку Церковь переживала серьезный моральный упадок, но последние 500 лет истории показывают, что моральные скандалы – это часть человеческой действительности, а не эндемические [свойственные только ей] случаи для той или иной Церкви.

Тот факт, что Израиль неоднократно восставал в Ветхом Завете, не опровергает того, что он является избранным Богом народом. Аналогичным образом тот факт, что Католическая Церковь проницаема для моральных промахов – что, однако, не отрицает исторического ее основания Иисусом на Петре и Апостолах. Имея это в виду, для меня становилось все более очевидным, что реформация была примером того, как выплеснуть вместе с водой ребенка после купания.

В действительности ни один из «великих реформаторов» не соглашался во всём с другими. Уиклиф, Гус, Лютер, Кальвин и Цвингли по-разному определяли правду. Эразм Роттердамский, священник и ученый твердо придерживающийся Католической Веры, во время ранней Реформации, однажды спросил у реформаторов: «Если Священное Писание совершенно ясно во всех отношениях, откуда вас взялось такое множество? Откуда возникает столько борьбы не на жизнь, а на смерть относительно значения Священного Писания». Эразм избрал срединный путь к фактическому реформированию Церкви изнутри, вместо того, чтобы порывать общение с ней.

Позже я увидел и другие красные флаги [т. е. реформаторов], узнав, что религиозные цели Реформации неразрывно связаны с политическими целями различных европейских государств. Разрушающийся феодализм и зарождающийся национализм опирались на мятеж Лютера в Германии и Кальвина в Швейцарии, поскольку эти государства изо всех сил пытались избавиться от Папской власти. Другие страны продемонстрировали еще более нетрадиционный метод богословского восстания.

Отказ Папы дать Генриху VIII развод в 1524 году побудил английского монарха принять Акт о супрематии 1534 года, утвердив себя Верховным главой Церкви Англии. Отсутствие прямых религиозных оснований для этого конфликта подтверждается тем, что Папа Лев X ранее дал Генриху VIII титул «Защитника веры» за осуждение Мартина Лютера, как еретика. Для меня история была столь же захватывающей, сколько и загадочной. Поэтому я копал глубже.

 

Перейдем к Отцам Церкви^[3]. Отцами Церкви были люди, направлявшие и защищавшие христианскую веру в первые годы ее существования, включая тех, кого научили ей сами Апостолы Иисуса, называемые Апостольскими Отцами. Я не мог поверить в то, что никогда раньше, будучи практикующим христианином, не слышал об этих людях. Итак, кто такой я, или любой из евангелизирующих по телевидению пасторов мега-Церкви, чтобы противоречить им относительно природы Христианской Церкви? К тому времени как я прочитал их слова о почитании Марии, Святых Таинствах, евхаристическом присутствии, чистилище, церковной иерархии, первенстве Петра и преемственности, а также о природе спасения – я знал, что что-то во мне пришло в движение. Отцы Церкви открыли христианство, бесконечно больше похожее на Католическую Церковь, чем всё, что я когда-либо видел.

Один из таких Отцов, св. Ириней, писал в трактате «Против ересей» (около 180 г.), что «нам надлежит изучать истину у тех, кто обладает той преемственностью Церкви, которая есть от Апостолов», а также:

Это лишь отрывок из труда одного из Отцов Церкви, но я хотел бы призвать всех христиан серьезно относиться к их вере, и самостоятельно исследовать ее. Я понял, что совокупность трудов Отцов может наполнить целую библиотеку, а они, несомненно, являются католическими. Вера в чистилище (2 Мак 12, 43-46) – была еще одной широко распространенной традицией в ранней Церкви. Эта идея «Традиции» начала очаровывать меня.

Слово «традиция», как я узнал, происходит от латинского «traditio», что значит просто «передавать». Я понял, что знания любого христианина могут исходить только из двух традиций: письменной и устной. Рассмотрев принцип «sola scriptura» в перспективе, я решил, что если буду поддерживать его, то мне обязательно нужно будет занять позицию против устной Традиции. Мои дальнейшие исследования показали, что Христианская Церковь исторически основана на обоих типах, а не только на Писании. Таким образом, я пришел к выводу, что рассмотрение Библии в качестве единственного авторитетного христианского источника само по себе является искусственной и опасной традицией.

Это приобрело дополнительный смысл после того, как я узнал, что Библия, которую протестанты читают сегодня, была изменена во время Реформации, даже после того, как ее оригинальный текст был подтвержден и внесен в канон на многочисленных Вселенских Соборах исторической Церкви. Что мешало мне добавить или изъять что-либо еще из Библии, если я, как говорят протестанты, являюсь единственным автором моих отношений с Иисусом? Принцип «sola scriptura» стал казаться еще менее привлекательным, когда я осознал, что Библия до IV столетия не была еще скомпонована.