ОКРУЖНОЕ ПОСЛАНИЕ (ЭНЦИКЛИКА)
«DILEXIT NOS»
СВЯТОГО ОТЦА
ФРАНЦИСКА
О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ И БОЖЕСТВЕННОЙ ЛЮБВИ
СЕРДЦА ИИСУСА ХРИСТА
1. «Возлюбивший нас», – говорит св. Павел, имея в виду Христа (Рим 8, 37), чтобы помочь нам осознать, что от этой любви ничто и никогда «не может отлучить нас» (Рим 8, 39). Павел с уверенностью говорил об этом, потому что Сам Христос заверял Своих учеников: «Я возлюбил вас» (Ин 15, 9. 12). Он также сказал нам: «Я назвал вас друзьями» (Ин 15, 15). Его открытое Сердце предваряет нас и ждет, чтобы любить нас и предложить нам Свою дружбу, не выдвигая никаких условий, не предъявляя предварительных требований: Он первым возлюбил нас (ср. 1 Ин 4, 10). Благодаря Иисусу «мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее» (1 Ин 4, 16).
I.
ЗНАЧение сердца
2. Говоря о любви Иисуса, часто используют символ сердца. Некоторые задаются вопросом, имеет ли это до сих пор реальное значение. Но когда у нас возникает соблазн плыть по поверхности, жить второпях, не зная даже до конца зачем, превратиться в ненасытных потребителей и рабов механизмов рынка, которому не интересен смысл нашего бытия, нам нужно восстановить значение сердца.[1]
3. В классическом светском греческом языке термин «καρδία» подразумевает нечто самое глубокое внутри людей, животных и растений. У Гомера он означает не только центр физический, но также душу и духовное ядро человека. В «Илиаде» мысль и чувство принадлежат сердцу и очень близки друг к другу.[2] Сердце предстает перед нами как центр желания и место, где обретают форму важные решения человека.[3] У Платона сердце берет на себя функцию, некоторым образом «синтезирующую» рациональное и склонности каждого, поскольку и повеления высших способностей, и страсти передаются по венам, сходящимся в сердце.[4] Таким образом, с античных времен мы сознавали, сколь важно рассматривать человека не как сумму разных способностей, а как некий духовно-телесный мир с объединяющим центром, придающем всему, что переживает человек, смысл и направление.
4. В Библии сказано, что «слово Божие живо и действенно… и судит помышления и намерения сердечные» (Евр 4, 12). Тем самым она говорит нам о ядре, о сердце, которое стоит за каждым внешним проявлением, в том числе за поверхностными мыслями, которые запутывают нас. Эммаусские ученики на своем таинственном пути, пройденном вместе с воскресшим Христом, переживали тоску, смятение, отчаяние и разочарование. И все же, несмотря на все это и вопреки всему, что-то в них происходило глубоко внутри: «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге?» (Лк 24, 32).
5. В то же время сердце – это обиталище искренности, где нет места для обмана и притворства. Обычно оно отражает истинные намерения человека, что он думает, во что верит и чего действительно хочет, «секреты», о которых никому не говорят, в общем, саму голую правду. Речь не идет о видимости и о лжи, а о чем-то подлинном, реальном, абсолютно личном. Поэтому Далида спрашивает Самсона, когда тот отказался раскрыть ей секрет своей силы: «Как же ты говоришь: “Люблю тебя”, а сердце твое не со мною? (Суд 16, 15). И лишь после того, как он рассказал ей о своей сокровенной тайне, она увидела, «что он открыл ей все сердце свое» (Суд 16, 18).
6. Эта истина каждой личности часто скрыта под огромным ворохом укрывающей ее «листвы», из-за чего человеку трудно быть уверенным в том, что он знает самого себя, и тем более в том, что знает другого человека: «Лукаво сердце более всего и крайне испорчено, кто узнает его?» (Иер 17, 9). Так нам становится понятен повеление книги Притч: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни. Отвергни от себя лживость уст» (4, 23-24). Простая видимость, притворство и обман калечат и извращают сердце. Несмотря на все старания показать или изобразить что-то, чем мы не являемся, все разыгрывается в сердце: там не имеет значения то, что мы показываем вовне или что скрываем – там мы такие, какие есть. И это основа любого серьезного проекта на нашу жизнь, так как без сердца ничего стоящего нельзя построить. Видимость и вранье дают одну лишь пустоту.
7. Позвольте мне в качестве метафоры поделиться одним воспоминанием, которым я уже делился при других обстоятельствах: «Когда мы были детьми, бабушка пекла нам на карнавал фрителли, для которых делала очень тонкое тесто. Потом она бросала его в масло, и тесто набухало, набухало… И когда мы начали есть эти фриттели, они внутри были пустыми. Такие пончики на диалекте назывались “вранье”. И бабушка сама объяснила нам, почему: “Эти фриттели похожи на вранье: они выглядят большими, но внутри у них ничего нет – ничего настоящего, ничего существенного”».[5]
8. Вместо того, чтобы искать поверхностного удовлетворения и играть какую-то роль перед другими, лучше прислушаться к вопросам, которые действительно важны: кто я такой на самом деле, чего ищу, в чем вижу смысл моей жизни, моих решений и моих действий, почему и с какой целью оказался в этом мире, как оценю собственную жизнь, когда она придет к концу, какое значение мне хотелось бы видеть во всем, что я переживаю, кем хочу быть в глазах других, кто я такой пред Богом. Эти вопросы ведут меня в мое же сердце.
9. В этом изменчивом мире нужно начать вновь говорить о сердце, целиться туда, где каждый человек любого положения и состояния резюмирует себя, туда, где кроются источник и корень всех других сил, убеждений, страстей и решений конкретных людей. Но мы вращаемся в обществе серийных потребителей, живущих сегодняшним днем и оказавшихся во власти ритмов и шума технологий, не особо терпеливых к тем процессам, которых требует мир внутренний. В сегодняшнем обществе человек «рискует потерять центр – центр самого себя».[6] «Ведь современного человека многое сбивает с толку, многое раскалывает и часто почти совсем лишает внутреннего начала, которое творило бы единство и гармонию в его естестве и в его поступках. Весьма распространенные, к сожалению, модели поведения преувеличивают значение рационально-технологического или, наоборот, инстинктивного измерения».[7] А сердца нет.
10. Проблема изменчивого общества сегодня актуальна, но обесценивание глубинного центра человека, сердца, началось уже давно: мы видим его уже в греческом и дохристианском рационализме, постхристианском идеализме и материализме в его различных формах. Сердце занимало мало места в антропологии и теперь является понятием, чуждым великой философской мысли. Предпочтительнее казались другие представления, такие как разум, воля или же свобода. Значение термина «сердце» расплывчато, и ему не было отведено собственное место в человеческой жизни. Возможно, потому, что нелегко было уместить его среди «ясных и отчетливых» идей, или из-за трудностей, связанных с познанием самого себя: кажется, что самая сокровенная реальность одновременно оказалась самой далекой для нашего знания. Вероятно, потому, что встреча с другим не оформилась как путь поиска себя, поскольку мысль в очередной раз впадает в нездоровый индивидуализм. Многие увереннее чувствовали себя в более контролируемой сфере разума и воли, когда строили свои системы мысли. И, не найдя места для сердца, отличного от человеческих способностей и страстей, рассматриваемых отдельно друг от друга, не получила серьезного развития даже идея личного центра, в котором единственной реальностью, способной все объединить является, в конце концов, любовь.
11. Если сердце обесценено, обесценивается и то, что значит говорить от сердца, действовать от сердца, что подразумевается под созреванием и исцелением сердца. Когда не ценится специфика сердца, мы лишаемся ответов, которые не может дать один лишь разум, теряем возможность встречи с другими, теряем поэзию. И теряем историю вместе с нашими историями, потому что настоящая личная эпопея – это то, что строится от сердца. В конце жизни будет считаться только это.
12. Мы должны заявить, что у нас есть сердце, что наше сердце сосуществует с другими сердцами, которые помогают ему быть «ты». Здесь мы не можем широко развивать эту тему, и потому воспользуемся образом Ставрогина – героя романа Достоевского.[8] Романо Гвардини говорит о нем как о самом воплощении зла, потому что его главная черта – отсутствие сердца: «У Ставрогина нет сердца, и потому его дух холоден и пуст, а его тело отравлено ленью и “звериным” сладострастием. Поэтому ему не дано встретиться с кем-либо близко, и никто по-настоящему не встречает его. Ведь только сердце творит близость – истинную близость между двумя бытиями. Только сердце умеет принимать и давать родину. Близость – это акт, сфера сердца. Но Ставрогин далеко… Бесконечно далеко даже от самого себя, потому что внутри себя человек может пребывать только сердцем, но не духом. Внутреннее пребывание в себе духом не по силам человеку. Так что, если сердце не живет, человек остается чужим для самого себя».[9]
13. Нам нужно, чтобы любое действие было подчинено «политическому господству» сердца, дабы агрессия и безумные желания успокоились в большем благе, которое им предлагает сердце, и в той силе, которой оно обладает в противостоянии злу; дабы даже разум и воля стали служить сердцу, ощущая истину и наслаждаясь ею, а не стремясь господствовать над нею, как это бывает часто с некоторыми науками; дабы воля жаждала большего блага, которое известно сердцу; дабы даже воображение и чувства умерялись биением сердца.
14. Можно сказать, что в конечном счете я сам и есть мое сердце, потому что оно – это то, что отличает меня, образует меня в моей духовной идентичности и наделяет общностью с другими. Работающий в цифровом мире алгоритм показывает, что наши мысли и решения нашей воли гораздо более «стандартны», чем мы можем думать. Они легко предсказуемы и управляемы. Но не сердце.
15. Речь идет о понятии, важном для философии и богословия, которые стараются придти к комплексному синтезу. Действительно, слово «сердце» не может исчерпывающе разъяснить ни биология, ни психология, ни антропология, ни какая бы то ни было наука. Это одно из тех первобытных слов, «которые указывают на реальность всего человека в целом как личности телесной и духовной».[10] Так что биолог не более реалистичен, говоря о сердце, потому что видит только его часть, а ведь и целое не менее реально – оно даже еще реальнее. И абстрактный язык не в состоянии выразить столь же конкретное и одновременно комплексное значение. Если «сердце» ведет нас в глубинный центр нашей личности, оно также позволяет нам узнать себя во всей нашей полноте, а не только в каком-нибудь одном изолированном аспекте.
16. С другой стороны, эта уникальная сила сердца помогает нам понять, почему говорят, что, если постигать реальность сердцем, ее можно узнать лучше и полнее. Это неизбежно приводит нас к любви, на которую способно это сердце, потому что «любовь – самый глубинный фактор реальности».[11] Для Хайдеггера согласно интерпретации, данной его идеям современником, философия начинается не с чистой концепции или не с уверенности в чем-то, а с эмоционального потрясения: «Мышление должно быть охвачено волнением до или в ходе работы с понятиями. Без волнения мышление не в состоянии начаться. Мурашки по коже – вот первый мысленный образ. Именно волнение – это первое, что заставляет мыслить и подымать вопросы: “Философия всегда свершается в фундаментальном состоянии духа” („Stimmung“)».[12] И здесь дает знать о себе сердце, которое «оберегает фундаментальное состояние, действует как “хранитель фундаментального состояния”. “Сердце” не метофорически слышит “безмолвный голос” бытия, позволяя ему настраивать и определять себя».[13]
17. Одновременно сердце создает возможность для любых подлинных связей, поскольку отношения, которые не строят сердцем, не могут преодолеть индивидуалистскую фрагментацию: устоят лишь две монады, которые сближаются, но не связываются друг с другом по-настоящему. Антисердце – это общество, над которым все более довлеют нарциссизм и самоотнесение. В итоге все заканчивается «потерей желания», потому что другой исчезает с горизонта, и мы закрываемся в своем «я», неспособные уже на здравые отношения.[14] В итоге мы теряем и способность принять Бога. Как сказал бы Хайдеггер, чтобы обрести божественное, мы должны построить «домик для гостей».[15]
18. Итак, мы видим, что в сердце каждого человека возникает эта парадоксальная связь между чувством своей ценности и открытостью на других, между самой личной встречей с самим собой и принесением себя в дар другим. Мы становимся собой только тогда, когда обретаем способность признавать другого и встречаемся с другим, который в состоянии признать и принять свою собственную идентичность.
19. Сердце также способно объединять и гармонизировать свою личную историю, которая кажется расколотой на тысячи кусков, но в которой, однако, все может иметь смысл. Это именно то, что Евангелие хочет выразить во взгляде Марии, смотревшей сердцем. Она умела вести диалог со своими переживаниями, которые хранила, размышляя над ними в собственном сердце, давая им время: представляя их и сберегая внутри, чтобы помнить о них. В Евангелии лучшим описанием того, о чем думает сердце, являются два отрывка из св. Луки, где сказано, что Мария «сохраняла («συνετήρει») все слова сии, слагая («συμβάλλουσα») в сердце Своем» (Лк 2, 19; ср. 2, 51). Глагол «συμβάλλειν» (отсюда «символ») означает взвешивать, объединять две вещи в уме и исследовать себя, размышлять, вести диалог с самим собой. «Διετήρει» в Лк 2, 51 означает «бережно хранила», и то, что она хранила, было не просто увиденной ею «сценой», но и тем, чего она пока не понимала и все же оставалась рядом и жила в ожидании момента, когда сможет собрать все это вместе в сердце.
20. В эру искусственного интеллекта мы не можем забывать, что для сохранения человеческого нужны поэзия и любовь. Никакой алгоритм никогда не сможет усвоить, например, момент из детства, о котором с теплотой вспоминает человек и который, несмотря на пролетевшие годы, по-прежнему повторяется во всех уголках нашей планеты. Мы вспоминаем, как склеивали вилкой края тех пирожков, которые дома пекли наши мамы и бабушки. Этакий момент кулинарной науки где-то на полпути между игрой и взрослой жизнью, когда мы уже ответственно беремся за дело, чтобы помочь другому. Помимо той вилки можно было бы назвать еще тысячи мелких деталей, из которых складывается биография каждого: как шуткой мы заставили кого-то улыбнуться, как рисовали на стекле, играли в первый раз в футбол с мячом из тряпок, хранили червячков в обувной коробке, сушили цветы между страницами книг, ухаживали за птичкой, выпавшей из гнезда, гадали на ромашке… Все эти мелочи – обычные и в тоже время необыкновенные – никогда не втиснуть в алгоритмы. Потому что вилка, шутки, окно, мяч, обувная коробка, книга, птичка, цветок… держатся на той теплоте, которую хранят в себе воспоминания сердца.
21. Ядро каждого человеческого существа, его самый сокровенный центр – это не ядро души, а всей личности в целом в ее уникальной идентичности, т.е. и души, и тела. Все объединяется в сердце, которое может быть вместилищем любви со всеми ее духовными, психологическими и даже физическими составляющими. В конечном счете, если в нем царит любовь, личность достигает своей идентичности во всей ее полноте и блеске, потому что каждый человек был сотворен в первую очередь для любви, в самых своих глубоких фибрах он создан для того, чтобы любить и быть любимым.
22. Поэтому, когда мы видим, как друг за другом разгораются все новые войны при соучастии, попустительстве или безразличии других стран либо вследствие простой борьбы за власть вокруг интересов тех или иных сторон, сама собой напрашивается мысль о том, что мировое сообщество теряет свое сердце. Достаточно увидеть и послушать престарелых женщин с разных враждующих сторон, ставших пленницами этих разрушительных конфликтов. Стоит лишь взглянуть на то, как они плачут по своим убитым внукам, или услышать, как они желают себе смерти, потому что нет больше того дома, в котором они прожили всю жизнь, и раздирается душа. Столько раз за свою нелегкую и жертвенную жизнь они подавали пример силы и стойкости, а теперь, придя к последнему этапу своего земного странствия, получили не заслуженный покой, а горе, страх и гнев. Перекладывание вины на других не разрешит этой позорной драмы. Если мир может без нестерпимой боли смотреть на плачущих старушек, то это признак того, что у него нет сердца.
23. Когда каждый думает, ищет, размышляет над собственной жизнью и идентичностью или исследует высшие вопросы, когда он думает о смысле своего существования и ищет Бога, даже если уже ощутил привкус приоткрывшейся истины, все это должно обрести венец в любви. Любящий человек чувствует, что знает, почему и с какой целью он живет. И тогда все сливается в едином состоянии взаимосвязи и гармонии. Поэтому самый, наверное, решающий вопрос, который каждый может задать себе перед лицом своей личной тайны, таков: а у меня есть сердце?
24. Все это имеет свои последствия для духовности. Например, богословие «Духовных упражнений» св. Игнатия Лойолы исходит из принципа affectus. Дискурсивное измерение зиждется на фундаментальной воле (со всей силой сердца), которая дает энергию и ресурсы для выполнения задачи преобразования жизни. Правила и композиции места, которые вводит в действие Игнатий, функционируют, отталкиваясь от «основы», которая отличается от них – от неизвестности сердца. Мишель де Серто показывает, в каком смысле «движения», о которых говорит св. Игнатий, являются вторжениями воли Божьей и воли собственного сердца, остающейся иной при сопоставлении с явленным в Откровении порядком. Что-то нежданное начинает говорить в сердце человека – что-то, что рождается из непознаваемого, удаляет налет с известного и противостоит ему. Это начало нового «порядка жизни», исходящего из сердца. Речь идет не о рациональных рассуждениях, которые нужно было бы применять на практике, переводя их в жизнь, как если бы аффективность и практика были просто следствиями, причем зависимыми, гарантированного знания.[16]
25. Там, где мысль философа останавливается, верующее сердце любит, поклоняется, молит о прощении и предлагает себя на служение в том месте, которое по соизволению Господа оно выберет, чтобы следовать за Ним. Тогда оно понимает, что является Божьим «ты» и что может быть «я», потому что Бог для него – «Ты». Правда в том, что лишь Господь предлагает отношение к нам как к «ты» всегда и навсегда. Принятие Его дружбы – это дело сердца, образующее нас как личностей в полном смысле этого слова.
26. Св. Бонавентура говорил, что, если присмотреться, то нужно просить «не света, а огня».[17] Он учил, что «вера обитает в разуме, но так, чтобы пробуждать чувство. Например, знание о том, что Христос умер ради нас, не остается просто знанием, но обязательно становится чувством, любовью».[18] Исходя из этой перспективы, св. Джон Генри Ньюмен выбрал в качестве своего девиза фразу: «Cor ad cor loquitur» (лат.: «Сердце молвит сердцу»), потому что вне всякой диалектики Господь спасает нас, говоря нашему сердцу от Своего Святейшего Сердца. По той же логике для него, этого великого мыслителя, местом глубочайшей встречи с самим собой и с Господом были не чтение или размышление, а молитвенный диалог от сердца к сердцу с живым и присутствующим Христом. Поэтому Ньюмен видел в Евхаристии живое Сердце Иисуса, способное освобождать, придавать смысл каждому мгновению и вливать в человека истинный мир: «О, святейшее и вселюбящее Сердце Иисуса, сокрытое в святой Евхаристии и всегда бьющееся здесь для нас… Поклоняюсь Тебе со всей моей любовью и всем моим почтением, моим пламенным чувством и моей покорнейшей и решительнейшей волей. О, мой Боже, когда Ты придешь ко мне в святом причастии и устроишь во мне Свою обитель, соделай, дабы мое сердце билось в унисон с Твоим. Очисти его от всякой гордыни и плотских порывов, от всякого упрямства и жестокосердия, от всякого разврата, от всякого непорядка, от всякой теплохладности. Наполни его Собою так, чтобы ни повседневные события, ни жизненные обстоятельства не могли его смутить и чтобы в Твоем страхе и в Твоей любви оно могло обрести мир».[19]
27. Перед живым и присутствующим здесь Сердцем Иисуса наш разум, просветленный Духом, понимает слово Иисуса. Тем самым наша воля приводится в движение, чтобы претворять его на деле. Но это могло бы остаться некоей формой самодостаточного морализма. Слышать и вкушать Господа и чтить Его – это дело сердца. Только оно способно настроить прочие способности и страсти, всю нашу личность на благоговение и любящее послушание Господу.
28. Только начав с сердца, наши общины смогут объединить свои умы и воли и умиротворить их, дабы Дух вел нас как сеть братьев, так как и умиротворение – это задача сердца. Сердце Христово – это восхищение, выход, дар и встреча. В Господе мы обретаем способность общаться здраво и блаженно и строить в этом мире Царствие любви и справедливости. Нашему сердцу, соединенному с сердцем Христовым, под силу такое социальное чудо.
29. Когда мы серьезно воспринимаем сердце, это имеет свои социальные последствия. Как учит II Ватиканский собор, «мы все должны изменить наши сердца и открыть наши глаза на весь мир и те обязанности, которые мы можем совместно взять на себя, чтобы род человеческий преуспел к лучшему».[20] Ведь «нарушение равновесия, от которого страдает современный мир, связано с другим, более глубоким нарушением равновесия, коренящимся в сердце человека».[21] Видя драмы, разыгрывающиеся в мире, собор призывает вернуться к сердцу, поясняя, что человек «своим внутренним миром превосходит весь материальный мир: к этим глубинам он возвращается, когда обращается к сердцу своему, где ожидает его Бог, испытующий сердца (ср. 1 Цар 16, 7; Иер 17, 10), и где он пред взором Божьим решает свою участь».[22]
30. Это не значит, что нам стоит излишне полагаться на себя. Осторожно: нужно сознавать, что наше сердце не самодостаточно – оно хрупко и ранено. Обладая собственным онтологическим достоинством, оно все же должно стремиться к более достойной жизни.[23] II Ватиканский собор далее говорит, что «евангельская закваска побуждала и побуждает в сердце человека неудержимое требование достоинства его»,[24] однако для того, чтобы жить согласно этому достоинству, недостаточно знать Евангелие и механически выполнять то, что оно нам повелевает. Нам нужна помощь божественной любви. Пойдем к Сердцу Христа – центру Его бытия, пылающей печи божественной и человеческой любви и величайшей полноте, которой только может достичь человек. Именно там, в этом Сердце, мы окончательно распознаем себя и учимся любить.
31. Наконец, это Пресвятое Сердце является объединяющим принципом реальности, потому что «Христос есть Сердце мира, Его Пасха смерти и воскресения есть центр истории, которая благодаря Ему является историей спасения».[25] Все творения «движутся вместе с нами и через нас к общей цели, которая есть Бог в трансцендентной полноте, где воскресший Христос заключает в Свои объятия и озаряет все».[26] Стоя пред Сердцем Христовым прошу Господа еще раз явить сострадание к этой израненной земле, на которой благоволил Он обитать как один из нас. Да изольет сокровища Своего света и Своей любви, чтобы мир наш, выживающий посреди войн, нарушенного социально-экономического равновесия, потребительства и противочеловеческого употребления технологий, мог вернуть себе самое важное и необходимое – сердце.
II.
ДЕЛА и слова любви
32. Сердце Христа, символизирующее Его личный центр, из которого мощным потоком изливается Его любовь к нам, стало живым ядром первого благовествования. В нем начало нашей веры, источник, из которого христианские убеждения черпают свою жизнь.
33. Христос не пожелал слишком подробно разъяснять нам, как Он нас любит. Показал это на деле. Глядя на Его поступки, мы можем открыть для себя, как Он относится к каждому из нас, даже если нам трудно это ощутить. Итак, посмотрим же туда, где наша вера может познать это: в Евангелие.
34. Евангелие говорит, что Иисус «пришел к Своим» (Ин 1, 11). «Свои» – это мы, потому что Он не относится к нам как к чему-то чуждому, считает нас Своим достоянием, которое бережет с заботой и любовью. Господь относится к нам как к Своим. Не в том смысле, что мы – Его рабы, ведь Он Сам отрицает это: «Я уже не называю вас рабами» (Ин 15, 15). То, что Он Нам предлагает – это взаимная принадлежность друг другу, какая бывает среди друзей. Иисус пришел, преодолел все расстояния, стал таким же близким к нам, как самые простые и повседневные реалии нашей жизни. Действительно, у Него есть другое имя – «Иммануил», что значит – «Бог с нами», Бог, близкий к нашей жизни, живущий среди нас. Сын Божий воплотился и «уничижил Себя Самого, приняв образ раба» (Флп 2, 7).
35. Это становится очевидно, если присмотреться к Его поведению: всегда в поиске, всегда рядом, всегда открыт для встречи. Мы созерцаем Его, задержавшегося, чтобы поговорить с самаритянкой у колодца, к которому она ходила за водой (ср. Ин 4, 5-7). Мы видим, как поздно ночью Он встречается с Никодимом, боявшимся, что его увидят вместе с Ним (ср. Ин 3, 1-2). Мы изумляемся Ему, когда Он не стыдясь позволяет умыть Свои ноги проститутке (ср. Лк 7, 36-50), когда говорит, глядя в глаза прелюбодейке: «Я не осуждаю тебя» (ср. Ин 8, 11), или когда, столкнувшись с безразличием Своих учеников и со слепым на дороге, с любовью вопрошает: «Чего ты хочешь от Меня?» (Мк 10, 51). Христос показывает, что Бог есть близость, сострадание и нежность.
36. Исцеляя кого-то, Он предпочитал сблизиться с ним: «простерши руку, коснулся его» (Мф 8, 3), «коснулся руки ее» (Мф 8, 15), «коснулся глаз их» (Мф 9, 29). И даже останавливался, чтобы исцелять больных собственной слюной (ср. Мк 7, 33), как мать, чтобы они не воспринимали Его как чуждого их жизни. Ведь «Господь знает эту прекрасную науку ласки. Нежность Бога: Он любит нас не на словах, а приближается к нам и, стоя рядом с нами, дарует нам Свою любовь со всей возможной нежностью».[27]
37. Так как нам трудно доверять кому-то, поскольку мы изранены столькими неправдами, нападками и разочарованиями, Он шепчет на ухо нам: «Дерзай, чадо!» (Мф 9, 2), «Дерзай, дщерь!» (Мф 9, 22). Речь идет о том, чтобы преодолеть страх и осознать, что с Ним нам нечего терять. Петру, который не доверился Ему, «Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: “…Зачем ты усомнился?”» (Мф 14, 31). Не бойся. Позволь Ему приблизиться к тебе, усади Его рядом с собой. Мы можем сомневаться во множестве людей, но только не в Нем. И пусть тебя не останавливают твои грехи. Вспомни, что множество грешников сидело за одним столом с Иисусом (ср. Мф 9, 10), и ни один из них нисколько не смущал Его. Религиозные элиты причитали и называли Его «человеком, который любит есть и пить вино, другом мытарям и грешникам» (Мф 11, 19). Когда фарисеи критиковали Его за эту близость к людям, которых относили к низшим слоям общества или грешникам, Иисус говорил им: «Милости хочу, а не жертвы» (Мф 9, 13).
38. Тот же Иисус сегодня ждет, чтобы ты дал Ему возможность озарить твое существование, помочь тебе подняться, наполнить тебя Его силой. Перед смертью Он сказал Своим ученикам: «Не оставлю вас сиротами; приду к вам. Еще немного, и мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня» (Ин 14, 18-19). Господь всегда находит способ явить Себя в твоей жизни, чтобы ты мог встретиться с Ним.
39. Евангелие рассказывает о том, как однажды к Нему пришел богатый человек, который был полон идеалов, но ему недоставало сил, чтобы изменить собственную жизнь. Тогда «Иисус взглянул на него» (Мк 10, 21). Можешь представить себе этот момент, эту встречу глаз того человека со взглядом Иисуса? Прежде чем позвать тебя, возложить на тебя миссию, Он сначала смотрит на тебя, всматривается в глубины твоего естества, чувствует и постигает все, что есть в тебе, останавливает на тебе Свой взгляд: «Проходя близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев… Оттуда, идя далее, увидел Он других двух братьев» (Мф 14, 18. 21).
40. Многие евангельские отрывки рисуют нам Иисуса, со всем Своим вниманием относящегося к людям, их заботам и страданиям. Например: «Видя толпы народа, Он сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны» (Мф 9, 36). Когда нам кажется, что никому до нас нет дела, никому не интересно, что с нами происходит, никому мы не нужны, Его внимание сосредоточено на нас. Именно это Он дает почувствовать Нафанаилу, который стоял перед Ним одинокий и растерянный: «Прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя» (Ин 1, 48).
41. Именно благодаря Своему вниманию к нам Он может распознать каждое доброе намерение, которое есть у тебя, каждое маленькое доброе дело, которое ты совершаешь. Евангелие рассказывает, как Иисус увидел бедную вдову, бросившую в сокровищницу храма две лепты (ср. Лк 21, 2), и тут же обращает на нее внимание Своих апостолов. Он замечает ее, восхищаясь тем добром, которое видит в нас. Когда исполненный упования сотник молил Его, «услышав сие, Иисус удивился» (Мф 8, 10). Как же это прекрасно – знать, что, если другие не замечают наши добрые намерения или хорошие поступки, которые мы можем совершить, они не уходят от внимания Иисуса: наоборот, Он любуется ими.
42. Как Человек Иисус научился этому у Своей Матери Марии. Она, неустанно созерцавшая все и «сохранявшая… в сердце своем» (Лк 2, 19. 51), вместе со св. Иосифом с раннего детства учила Его внимательно смотреть.
43. Хотя Писания сохранили для нас Его Слово, всегда живое и актуальное, Иисус порой говорит с нами внутри нас и зовет, чтобы привести в лучшее место. И лучшее место – это Его Сердце. Он зовет нас, чтобы мы вошли туда, где сможем восстановить свои силы и обрести мир: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф 11, 28). Вот почему Он призывал Своих учеников: «Пребудьте во мне» (Ин 15, 4).
44. Слова, которые Иисус произносил, показывали, что Его святость не исключает чувства. В одних случаях в них выражалась страстная любовь, которая страдает ради нас, волнуется, проникается жалостью и даже плачет. Очевидно, что Он не оставался равнодушным к общечеловеческим заботам и тревогам, например, к тому, что люди, приходившие к Нему, устали и проголодались: «Жаль Мне народа…, нечего им есть… Ослабеют в дороге, ибо некоторые из них пришли издалека» (Мк 8, 2-3).
45. Евангелие не скрывает чувств Иисуса к Иерусалиму – Его любимому городу: «Когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем» (Лк 19, 41) и высказал Свое величайшее желание: «О, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему!» (19, 42). Евангелисты, которые то и дело подчеркивали Его могущество и славу, не преминули демонстрировать и Его чувства при виде смерти и горя друзей. Прежде чем рассказать о том, как, стоя перед могилой Лазаря, «Иисус прослезился» (Ин 11, 35), Евангелие отмечает, что Он «любил Марфу и сестру ее и Лазаря» (Ин 11, 5) и что, увидев плачущую Марию и стоящих рядом с ней людей, «Сам восскорбел духом и возмутился» (Ин 11, 33). Повествование не оставляет сомнений в том, что это был плач искренний, вызванный внутренним смятением. Наконец, никто не захотел скрывать, как Иисус страдал перед Своей собственной насильственной смертью от рук тех, кого Он так любил: «…начал ужасаться и тосковать» (Мк 14, 33), так что даже произнес: «Душа Моя скорбит смертельно» (Мк 14, 34). Вся сила этого внутреннего смятения проявляется в вопле Распятого: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мк 15, 34).
46. При поверхностном взгляде все это может показаться простым религиозным романтизмом. Однако это самый серьезный и решающий факт, который находит свое высшее проявление во Христе, пригвожденном ко кресту. Вот самое красноречивое слово любви. Не пустая оболочка, не просто чувство, не духовное бегство: это любовь. Вот почему св. Павел, подыскивая нужные слова, чтобы объяснить свои отношения со Христом, назвал Его: «возлюбивший меня и предавший Себя за меня» (Гал 2, 20). То было величайшее убеждение апостола: он знал, что его любят. Самопожертвование Христа на кресте покоряло его, но оно имело смысл лишь в свете того, что было еще нечто большее, чем это самопожертвование: Он возлюбил меня. Пока многие искали спасения, благополучия и уверенности в завтрашнем дне в различных религиозных учениях, Павел, тронутый Духом, умел заглядывать дальше и изумляться самому великому и фундаментальному факту: Он возлюбил меня.
47. Созерцая Христа, видя, как в Его поступках и словах приоткрывается Его Сердце, вспомним теперь, как Церковь понимает святую тайну Сердца Господня.
III.
ВОТ СЕРДЦЕ, КОТОРОЕ ТАК ВОЗЛЮБИЛО
48. Почитание Сердца Христова – это не культ некоего органа, отделенного от Личности Иисуса. Мы созерцаем и чтим нашим поклонением всего Иисуса Христа как такового – Сына Божьего, ставшего Человеком и представленного в образе, на котором выделяется Его Сердце. В данном случае сердце из плоти понимается как отражение или особый знак самого что ни на есть глубинного центра воплотившегося Сына и Его любви – одновременно божественной и человеческой, поскольку более, чем любой другой член тела, сердце является «естественным знамением, т.е. символом Его безмерной любви».[28]
49. Здесь нужно подчеркнуть, что в дружбе и поклонении мы строим отношения с Личностью Христа, влекомые любовью, которую отражает образ Его Сердца. Мы чтим этот образ, но свое поклонение направляем только на живого Христа в Его божественности и во всей Его человечности, чтобы дать объять себя Его человеческой и божественной любви.
50. За используемым образом, несомненно, стоит живое Сердце Христа, которое, а ни в коем случае не образ, и является предметом поклонения, поскольку составляет часть Его святейшего и воскресшего тела, неотделимого от Сына Божьего, принявшего его раз и навсегда. Ему поклоняются как «Сердцу Личности Слова, с которой оно неразрывно связано».[29] Мы не поклоняемся ему отдельно, а поклоняемся как Сердцу воплощенного Сына – живого, любящего и принимающего нашу любовь. Поэтому каждый акт любви и поклонения Его Сердцу в действительности «истинно и подлинно воздается Самому Христу»[30], поскольку этот образ непроизвольно отсылает к Нему и является «символом и выразительным знаком бесконечной любви Иисуса Христа».[31]
51. Вот почему никто не должен думать, что это почитание может отделить нас или отвлечь от Иисуса Христа и от Его любви. Непроизвольно и прямо оно направляет нас к Нему и к Нему одному, призывающему нас к драгоценной дружбе в диалоге, любви, доверии и поклонении. Этот Христос с пронзенным и пламенеющим Сердцем – Тот самый, Кто родился в Вифлееме из любви; Он – Тот, Кто ходил по Галилее, исцеляя, лелея, источая милосердие; Он – Тот, Кто возлюбил нас до конца, раскинув руки на кресте. Наконец, Он – именно Тот самый, Кто воскрес и живет прославленный среди нас.
52. Следует отметить, что образ Христа с Его Сердцем, хотя никоим образом и не служит предметом поклонения, не принадлежит к тем многим, которые мы могли бы выбирать. Это не что-то выдуманное за журнальным столиком или нарисованное художником, «не воображаемый, а реальный символ, отображающий центр, источник, из которого излилось спасение для всего человечества».[32]
53. Существует универсальный человеческий опыт, на фоне которого данный образ выглядит просто уникальным. Ведь несомненно, что на протяжении истории в различных регионах мира сердце служило символом глубочайшей личной близости, расположения, эмоций, способности любить. Никак нельзя научно объяснить, почему рука, положенная на сердце друга, выражает особую симпатию. Когда влюбленный стоит рядом с любимой, его сердцебиение ускоряется. Когда кого-то бросает или обманывает любимый человек, это сильно угнетает сердце. Наконец, чтобы убедить другого в своей искренности, в том, что наши слова действительно проистекают из средоточия нашей личности, мы заверяем: «Говорю тебе от сердца!» Поэтический язык не может игнорировать силу этих переживаний. Вот почему на протяжении истории сердце неизбежно имело уникальное символическое, а не только стандартное значение.
54. Отсюда становится понятно, почему Церковь выбрала именно образ сердца, чтобы отразить человеческую и божественную любовь Иисуса Христа и самое сокровенное ядро Его Личности. Но даже если изображение сердца с языками пламени может быть красноречивым символом, напоминающим нам о любви Господней, надлежит, однако, воспринимать его как составляющую образа Иисуса Христа. Тем самым еще более значимо звучит Его приглашение к личным отношениям, которые строятся на встрече и диалоге.[33] С этого почитаемого образа, выделяющего Его любящее сердце, Христос одновременно смотрит взором, призывающим к встрече, диалогу и доверию. У Него сильные руки, которые могут поддержать нас, Его уста произносят для нас слово неповторимым и самым личным образом.
55. Сердце обладает тем преимуществом, что воспринимается не как отдельный орган, а как глубинный объединяющий центр и в то же время как выражение всей личности в целом, чего нельзя сказать о других частях человеческого тела. Поэтому, если оно является глубинным центром всей личности в целом и, следовательно, той составляющей, которая представляет все, мы запросто лишим его присущего ему значения, если станем созерцать отдельно от лика Господня. Образ сердца должен помочь нам установить контакт со всей цельностью Личности Иисуса в ее объединяющем центре и направить нас одновременно от этого объединяющего центра на созерцание Христа во всей красоте и богатстве Его человечности и божественности.
56. Это превосходит любую привлекательность, которой могут отличаться разные написанные образы Сердца Христова, и потому, стоя перед этими изображениями, мы «не должны просить их о чем-либо» и «возлагать наше упование на изображения, как это делали язычники в древние времена», но «посредством этих изображений, которые целуем и, стоя перед ними, обнажаем голову и падаем ниц, нам следует поклоняться Христу».[34]
57. Кроме того, некоторые из этих изображений могут казаться нам не слишком привлекательными и не особо пробуждать в нас любовь и молитву. Но это вторично, поскольку изображение является лишь мотивирующим образом, так что, как говорится на Востоке, не стоит смотреть на палец, указывающий на Луну. В то время как Евхаристия – это реальное присутствие, требующее поклонения, в данном случае речь идет всего лишь об изображении, которое, пусть даже освященное, зовет нас пойти дальше, побуждает вознести наши сердца к Сердцу живого Христа и своим сердцем слиться с Ним. Почитаемый образ призывает, указует, воодушевляет нас на то, чтобы мы посвящали время встрече со Христом и поклонению Ему так, как мы лучше всего себе это представляем. Таким образом, глядя на образ, мы становимся перед Христом, и пред Его ликом «любовь сосредотачивается, созерцает тайну и в молчании ею наслаждается».[35]
58. После всего сказанного выше не следует забывать, что образ сердца говорит нам о человеческой плоти, о земле и потому говорит также о Боге, пожелавшем погрузиться в наше историческое состояние, стать историей и разделить наш земной путь. Какая-то более абстрактная или стилизованная форма почитания не обязательно была бы более верной Евангелию, потому что в этом осязаемом и доступном знаке проявляется то, как Бог желал явить Себя и стать нам близким.
59. Любовь и сердце не обязательно согласны, потому что в человеческом сердце могут царить ненависть, равнодушие, эгоизм. Но мы не достигнем нашей полной человечности, если не выйдем за рамки собственного «я», и не станем полностью собой, если не любим. Так что глубинный центр нашей личности, сотворенный для любви, исполняет Божий замысел, только если любит. Таким образом, символ сердца символизирует одновременно и любовь.
60. Предвечный Сын Божий, безгранично меня превосходящий, пожелал возлюбить меня также сердцем человеческим. Его человеческие чувства становятся таинством бесконечной и окончательной любви. Так что Его Сердце – это не физический символ, отражающий реальность только духовную или отделенную от материи. Взгляд, обращенный к Сердцу Господа, созерцает реальность физическую, Его человеческую плоть, благодаря которой у Христа могли быть человеческие эмоции и чувства – такие же, как у нас, хотя и полностью преображенные Его божественной любовью. Почитание должно воздаваться бесконечной любви Личности Сына Божьего, но мы должны настаивать на том, что она неотделима от Его любви человеческой, и в этом нам помогает образ Его Сердца из плоти.
61. Если и сегодня сердце ассоциируется в в общераспространенном восприятии с эмоциональным центром каждой человеческой личности, оно лучше всего прочего может знаменовать божественную любовь Христа, навеки и неразрывно соединенную с Его всецело человеческой любовью. Еще Пий XII напоминал, что слово Божье, говоря о «любви Сердца Иисуса Христа, подразумевает не только любовь божественную, но также чувства человеческого расположения… Поэтому Сердце Иисуса Христа, ипостасно соединенное с божественной Личностью Слова, вне всякого сомнения должно было биться любовью и любой другой эмоциональной симпатией».[36]
62. Отцы Церкви, отвечая тем, кто отрицал или умалял истинную человечность Христа, твердо настаивали на конкретной и осязаемой реальности человеческих чувств Господа. Так св. Василий, например, подчеркивает, что воплощение Господа – не какая-то фантазия, и Он «испытывал естественные симпатии».[37] Св. Иоанн Златоуст, в свою очередь, говорит, что, «если бы Он не был нашего естества, то не был бы одержим скорбью, и притом не однажды».[38] Св. Амвросий заявляет: «Приняв душу, Он принял и ее страсти».[39] А св. Августин представляет Его человеческие чувства как реальность, которая, будучи принята Христом однажды, не чужеродна более жизни благодати: «Господь Иисус принял все последствия, присущие человеческой слабости (как принял и телесную смерть) не по навязанной Ему необходимости, а по воле милосердия Своего… Так что, если кому-то приходится печалиться и страдать среди искушений человеческих, он не должен мнить себя оставленным Христовой благодатью».[40] Наконец, св. Иоанн Дамаскин считает, что этот реальный эмоциональный опыт Христа в Его человечности является доказательством того, что Он принял нашу природу полностью, а не частично, чтобы искупить и преобразить ее всю целиком. Так что Христос принял все составляющие человеческой природы, дабы все они были освящены.[41]
63. Здесь стоило бы продолжить размышления одного теолога, который признает, что «под влиянием греческой мысли богословие долгое время относило тело и чувства к миру предчеловеческого, подчеловеческого или искушения истинно человеческого, но то, чего богословие не смогло объяснить в теории, духовность объяснила на практике. Она и народная религиозность сохранили живую связь с соматическими, психологическими и историческими сторонами Личности Иисуса. Крестный путь, почитание Его ран, духовность драгоценной Крови, культ Сердца Христова, евхаристические практики… Все это заполнило пробелы в богословии, питая воображение и сердце, любовь и нежное отношение ко Христу, надежду и память, желание и тоску. Разум и логика пошли иными путями».[42]
64. Мы не останавливаемся на одних лишь человеческих чувствах, какими прекрасными и трогательными они бы ни были, потому что, созерцая Сердце Христа, мы осознаем, как в Его благородных и здравых чувствах, в Его нежности, в вибрации Его человеческих симпатий проявляется вся истина Его божественной и неувядающей любви. Бенедикт XVI по этому поводу сказал: «С нескончаемого горизонта Своей любви Бог восхотел войти в границы истории и человеческого состояния, принял тело и сердце, чтобы и мы могли созерцать и обретать нескончаемое в конечном, незримую и несказанную Тайну в человеческом Сердце Иисуса Назарянина».[43]
65. Действительно, образ Сердца Господня отражает троичную любовь, ослепляющую нас. В первую очередь, речь идет о неистощимой божественной любви, которую мы ощущаем во Христе. Но задумаемся также о духовном измерении человеческого естества Господа: с этой точки зрения Сердце – «это символ той пламенной любви, которая, излившись в Его душу, стала ценнейшим дарованием Его человеческой воли». Наконец, «это символ Его любви эмоциональной».[44]
66. Эти три рода любви – не какие-то отдельные способности, которые работают параллельно и не связанно друг с другом, а действуют и выражаются совместно и в постоянном жизненном течении: «Ведь в свете той веры, в силу которой мы исповедуем, что в Личности Христа заключен союз человеческой и божественной природы, наш разум становится пригодным для постижения теснейших связей, существующих между эмоциональной любовью физического Сердца Иисуса и Его двоякой любовью духовной, человеческой и божественной».[45]
67. Поэтому, погружаясь в Сердце Христово, мы ощущаем на себе любовь человеческого сердца, полного симпатии и чувств, подобных нашим. Его человеческая воля хочет свободно любить нас, и эта духовная воля полностью озарена благодатью и любовью. Когда мы достигаем сокровенных глубин этого Сердца, нас заливает несоизмеримая слава Его нескончаемой любви как предвечного Сына, которую мы более не можем отделять от Его любви как человека. Ведь именно в Его человеческой любви, а не отдаляясь от нее, мы обретаем Его божественную любовь: обретаем «нескончаемое в конечном».[46]
68. Таково неизменное и окончательное церковное учение: наше поклонение Его Личности единственное в своем роде и нераздельно охватывает как ее божественную, так и человеческую природу. С древних времен Церковь наставляет, что мы должны «поклоняться одному и тому же Христу, Сыну Божию и человеку, в двух неотделимых и нераздельных природах».[47] Причем поклоняться «в едином поклонении…, потому что Слово стало плотью».[48] Никоим образом Христу не должно «поклоняться в двух природах, которым совершались бы два поклонения», но «воплощенному Слову Божьему с Его плотью поклоняются одним единым поклонением».[49]
69. Св. Иоанн Креста пожелал открыть, что в мистическом восхищении неизмеримая любовь воскресшего Христа не ощущается как нечто чужое нашей жизни. Бесконечное неким образом нисходит, чтобы в открытом Сердце Христовом мы смогли пережить поистине взаимную встречу в любви: «Ведь птица, летающая низко, может схватить летающего высоко орла, если тот, желая быть схваченным, опустится ниже».[50] И поясняет, что «видя раненную любовью невесту и слыша ее стенание, Он и Сам оказывается ранен любовью к ней, потому что у влюбленных рана одного – это рана другого, и оба чувствуют одно».[51] Этот мистик понимает образ прободенного ребра Христова как призыв к полному единению с Господом. Он – раненный олень, уязвленный еще тогда, когда мы не позволяли Его любви коснуться нас, который спускается к водным потокам для утоления жажды и находит утешение каждый раз, когда мы обращаемся к Нему:
«Лети, о голубица,
ибо раненный олень
на холм взошел
на веяние полета твоего
и наслаждается прохладой».[52]
70. Культ Сердца Иисуса носит явный христологический характер: это прямое созерцание Христа, побуждающее к единению с Ним. И все закономерно, если вспомнить, к чему нас призывает Послание к Евреям: пробежать предстоящую нам дистанцию, неотрывно глядя на Иисуса (ср. 12, 1-2). Однако мы не можем игнорировать то, что Иисус одновременно представляется как путь к Отцу: «Я есмь путь… Никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин 14, 6). Он желает привести нас к Отцу. Вот почему проповедь Церкви с самого начала ведет нас к Нему, не давая нам остановиться на Иисусе Христе. В конце концов именно Он как изначальная полнота должен быть прославлен.[53]
71. Остановимся, к примеру, на Послании к Ефесянам, которое с силой и ясностью показывает, насколько наше поклонение обращено к Отцу: «Преклоняю колени мои пред Отцем» (Еф 3, 14); «Один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас» (Еф 4, 6); «Благодаря всегда за все Бога и Отца» (Еф 5, 20). Отец – это Тот, для Кого мы живем (ср. 1 Кор 8, 6). Вот почему св. Иоанн Павел II говорил, что «вся христианская жизнь подобна великому паломничеству к дому Отца».[54] Именно это переживал св. Игнатий Антиохийский на своей дороге к мученичеству: «Живая вода журчит во мне и говорит: “Иди к Отцу!”».[55]
72. Это в первую очередь Отец Иисуса Христа: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа» (Еф 1, 3). Он – «Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы» (Еф 1, 17). Когда Сын стал Человеком, все желания и чаяния Его человеческого сердца были обращены к Отцу. Если мы присмотримся к тому, как Христос относился к Отцу, то сможем ощутить эту зачарованность Его человеческого сердца, эту совершенную и постоянную направленность к Отцу.[56] Его история на этой земле была странствием, в которое Он пустился, слыша в своем человеческом сердце несмолкающий призыв идти к Отцу.[57]
73. Мы знаем, что, обращаясь к Отцу, Иисус использовал арамейское слово «Авва», что означает «папа». Тогда некоторых раздражала подобная фамильярность (ср. Ин 5, 18). Именно это слово Он произнес, когда говорил со Своим Отцом, угнетенный смертной тоской: «Авва Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» (Мк 14, 36). Он всегда осознавал, что любим Отцом: «Ты возлюбил Меня прежде основания мира» (Ин 17, 24). И восторгался Своим человеческим сердцем, слыша, как Отец сказал Ему: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мк 1, 11).
74. В четвертом Евангелии говорится, что предвечный Сын Отца всегда пребывал «в недре Отчем» (Ин 1, 18).[58] Св. Ириней заявляет, что «Сын Божий всегда предстоял пред лицем Отца».[59] И Ориген утверждает, что Сын пребывает «в непрестанном созерцании бездны Отчей».[60] Поэтому, став Человеком, Сын проводил ночи напролет в общении с возлюбленным Отцом на вершине горы (ср. Лк 6, 12). Он Сам говорил: «Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему» (Лк 2, 49). Взглянем на выражения Его хвалы: «Возрадовался духом Иисус и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли» (Лк 10, 21). А последние Его слова, исполненные упования, были такими: «Отче! В руки Твои предаю дух Мой» (Лк 23, 46).
75. Теперь посмотрим на Святого Духа, наполняющего Сердце Христово и пылающего в Нем. Потому что, как сказал св. Иоанн Павел II, Сердце Христово – это «шедевр Святого Духа».[61] Не просто что-то из прошлого, поскольку «в сердце Христовом живо действие Святого Духа, Который, по словам Самого Иисуса, и вдохновлял Его миссию (ср. Лк 4, 18; Ис 61, 1) и Которого Он на Тайной вечере обещал послать. Именно Дух помогает уразуметь богатство знака прободенного ребра Христова, из которого проистекла Церковь (ср. Конституция “Sacrosanctum concilium”, 5)».[62] В конечном счете только Святой Дух может открыть перед нами ту полноту “внутреннего человека”, которая обретается в Сердце Христовом. Лишь Он может сделать так, чтобы из этой полноты постепенно черпали свою силу и наши человеческие сердца».[63]
76. Если мы попробуем проникнуть в тайну действия Духа, то услышим, как Он стенает в нас и говорит: «Авва»: «А как вы – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: “Авва, Отче!”» (Гал 4, 6). Ибо «Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божьи» (Рим 8, 16). Действие Святого Духа в человеческом сердце Христа непрестанно возбуждает это влечение к Отцу. И, сочетая нас Своею благодатью с чувствованиями Христа, Он делает нас сопричастниками отношений Сына с Отцом, Он – «Дух усыновления, Которым взываем: “Авва, Отче!”» (Рим 8, 15).
77. Так наши отношения с Сердцем Христовым преображаются под действием Духа, направляющего нас к Отцу – источнику жизни и первопричине благодати. Сам Христос не желает, чтобы мы задержались лишь на Нем. Любовь Христова – это «откровение милосердия Отца».[64] Он хочет, чтобы, движимые Духом, изливающимся из Его Сердца, «с Ним и в Нем», мы шли к Отцу. Прославление воздается Отцу «через» Христа,[65] «со» Христом[66] и «во» Христе.[67] Св. Иоанн Павел II учил, что «Сердце Спасителя призывает нас вновь возвыситься до любви Отца, которая есть источник всякой подлинной любви».[68] Именно это стремление Святой Дух, изливаясь на нас из Сердца Христова, хочет питать в наших сердцах. Поэтому литургия под животворящим действием Духа всегда обращается к Отцу из воскресшего Сердца Христова.
78. Сердце Христово различным образом присутствовало в истории христианской духовности. В Библии и в первые столетия Церкви оно принимало образ прободенного ребра Господня как источник благодати и как призыв к внутренней встрече, исполненной любви. Под этим образом оно постоянно появлялось в свидетельстве множества святых вплоть до нашего дня. В последние столетия эта духовность приняла форму подлинного и надлежащего культа Сердца Господня.
79. Некоторые из моих предшественников прямо говорили о Сердце Христовом и в весьма разных выражениях призывали к единению с Ним. В конце XIX в. Лев XIII предлагал нам посвятить себя Ему, желая, чтобы все мы сочетались со Христом и одновременно восхищались сиянием Его нескончаемой любви.[69] Примерно тридцать лет спустя Пий XI назвал этот культ компендиумом опыта христианской веры.[70] А Пий XII утверждал, что культ Святейшего Сердца превосходнейшим образом выражает наше поклонение Иисусу Христу как возвышенный синтез этого поклонения.[71]
80. Позднее св. Иоанн Павел II охарактеризовал развитие этого культа в прошедшие века как ответ на рост ригористичных и бестелесных форм духовности, забывавшей о милосердии Господнем, но в то же время как злободневное воззвание к миру, который пытается строить себя без Бога: «Культ Святейшего Сердца в том виде, в котором он развивался в Европе два столетия назад под влиянием мистических переживаний св. Маргариты Марии Алакок, стал ответом на янсенистский ригоризм, который в конечном счете недооценивал нескончаемое милосердие Божье… Человек второго тысячелетия нуждается в Сердце Христовом для того, чтобы познать Бога и познать самого себя; он нуждается в нем, чтобы построить цивилизацию любви».[72]
81. Бенедикт XVI призывал признать в Сердце Христовом глубинное и ежедневное присутствие в жизни каждого: «Любому человеку нужен “центр” его жизни, источник истины и добра, к которому можно обратиться, чтобы справиться с различными ситуациями и трудностями повседневной жизни. Каждый из нас, когда умолкает, жаждет почувствовать не только биение собственного сердца, но и где-то глубже биение некого надежного присутствия, которое ощутимо для чувств веры, но при этом гораздо более реально: присутствия Христа – сердца мира».[73]
82. Выразительный и символический образ Сердца Христова – не единственный дар, который Святой Дух дает нам, чтобы мы встретили любовь Иисуса, и этот дар нужно постоянно развивать, озарять и обновлять посредством размышления, чтения Евангелия и духовного созревания. Еще Пий XII говорил, что Церковь не претендует на то, что «видит в Сердце Иисуса и чтит своим поклонением образ, так сказать, формальный, т.е. подлинный и совершенный знак Его божественной любви, поскольку невозможно, чтобы глубинная ее сущность могла быть адекватно отражена в любом рукотворном образе».[74]
83. Культ Сердца Христова имеет важное значение для нашей христианской жизни, поскольку знаменует такую полную веры и поклонения открытость тайне божественной и человеческой любви Господней, что мы можем еще раз заявить, что Святое Сердце является синтезом Евангелия.[75] Нужно помнить, что мистические видения или явления, о которых рассказывали некоторые святые, страстно распространявшие культ Сердца Христова – это не то, во что верующие обязаны верить, как если бы это было Слово Божье.[76] Но эти прекрасные стимулы могут мотивировать и послужить к великому благу, хотя никто не должен чувствовать себя обязанным подчиняться этим стимулам, если не ощутит, что они помогают ему в его духовном странствии. Впрочем, всегда следует помнить, что, как говорил Пий XII, нельзя сказать, что данный культ «не обязан своим зарождением частным откровениям».[77]
84. Например, идея евхаристического причащения по первым пятницам каждого месяца была мощным воззванием в то время, когда многие перестали приступать к этому таинству, так как не верили в прощение Бога, Его милосердие и рассматривали причастие как своего рода приз для совершенных. В таком янсенистском контексте насаждение данной практики принесло много добра, помогая людям почувствовать в Евхаристии бескорыстную и близкую любовь Сердца Христа, зовущую нас к единению с Ним. Мы можем утверждать, что и сегодня это было бы весьма полезно, но по другой причине: потому что в вихре нынешнего мира и в нашей одержимости свободным временем, потреблением и развлечениями, мобильными телефонами и социальными сетями мы забываем питать свою жизнь силой Евхаристии.
85. Точно так же никто не должен чувствовать себя обязанным проводить час поклонения по четвергам. Но как же не рекомендовать эту практику? Когда кто-то с запалом живет ею вместе со множеством братьев и сестер и ощущает в Евхаристии всю любовь Сердца Христова, он «поклоняется вместе с Церковью символу и как бы следу божественной Любви, которая доходит до того, что любит род человеческий также Сердцем воплощенного Слова».[78]
86. Это было трудно понять многим янсенистам, смотревшим свысока на все человеческое, чувственное, телесное и в конечном счете полагавшим, что данный культ уводит нас от чистейшего поклонения всевышнему Богу. Пий XII назвал «ложным мистицизмом»[79] элитарную позицию некоторых групп, которые считали Бога столь высоким, столь чуждым миру сему, столь далеким, что относились к чувственным выражениям народного благочестия как к опасным и требующим в церковного контроля.
87. Можно утверждать, что сегодня мы сталкиваемся с янсенизмом, сколько с мощно прогрессирующей секуляризацией, которая желает мира, свободного от Бога. Это усугубляется еще и тем, что в обществе множатся различные формы религиозности, не предполагающие личных отношений с Богом любви и являющиеся новыми проявлениями «духовности без плоти». И это правда. Однако мне приходится констатировать, что внутри самой Церкви разрушительный янсенистский дуализм возрождается под новыми личинами. Он набрал особой силы в последние десятилетия, но в нем проявляется тот гностицизм, который наносил вред духовности уже в первые века христианства и игнорировал истину о «спасении плоти». Поэтому я обращаю свои глаза к Сердцу Христову и призываю обновить поклонение ему. Надеюсь, что оно сможет также оказаться привлекательным с точки зрения сегодняшней восприимчивости и таким образом поможет нам справиться с теми старыми и новыми дуализмами, адекватный ответ на которые предлагает.
88. Мне хотелось бы также добавить, что Сердце Христово одновременно освобождает нас от другого дуализма: между общинами и пастырями, сосредоточенными только на внешней деятельности, структурных реформах без Евангелия, одержимой организации чего-то, мирских проектах, обмирщенных размышлениях о различных предложениях, выдаваемых за требования, которые порой пытаются навязывать всем. Это часто приводит к тому, что христианство забывает о нежности веры, радости самопосвящения служению, ревности миссии от человека к человеку, зачарованности красотой Христа, волнующей благодарности за дружбу, которую Он предлагает, и о высшем смысле, которым Он наполняет личную жизнь. В общем речь идет о еще одной форме обманчивого, столь же бесплотного трансцендентализма.
89. Эти столь современные болезни, от которых мы и не желаем исцелиться, если позволяем им нас заразить, побуждают меня предложить всей Церкви новое понимание любви Христовой, представленной в ее святом Сердце. Там мы можем найти все Евангелие, там резюмируется истина, в которую мы верим, там заключено то, чему мы поклоняемся и чего ищем в вере, то, что нужно нам более всего.
90. Глядя на Сердце Христово, мы можем вернуться к воплощенному синтезу Евангелия и жить тем, о чем я говорил недавно, вспоминая возлюбленную св. Терезу Младенца Иисуса: «Самое адекватное поведение – это возложить упование наших сердец на то, что вне нас: на бесконечное милосердие Бога, любящего безо всяких границ и отдавшего все на кресте Иисуса».[80] Она пламенно жила этим, так как увидела в Сердце Христовом, что Бог есть любовь: «Он даровал мне Свое бесконечное милосердие, и именно в нем я созерцаю другие божественные совершенства и поклоняюсь им!»[81] Вот почему в самой народной молитве, летящей, как стрела, к Сердцу Христову, просто говорится: «Уповаю на Тебя».[82] Другие слова здесь не нужны.
91. В следующих главах мы уделим особое внимание двум основным аспектам, которые сегодня одновременно должно содержать поклонение Святейшему Сердцу, чтобы продолжать питать нас и приближать к Евангелию: личный духовный опыт вместе с общинным и миссионерским служением.
IV.
Любовь НАПОЯЮЩАЯ
92. Вернемся к Священному Писанию – к богодухновенным текстам, т.е. к тому главному источнику, из которого мы черпаем Откровение. В них и в живом Предании Церкви содержится то, что Сам Господь желал сказать нам на протяжении всей истории. Давайте, начав с чтения текстов Ветхого и Нового Заветов, перечислим некоторые плоды действия Слова на долгом духовном пути народа Божьего.
93. Библия рассказывает, что народу, странствовавшему по пустыне и ожидавшему освобождения, было обещано изобилие животворной воды: «В радости будете почерпать воду из источников спасения» (Ис 12, 3). Мессианские обетования звучат, принимая образ родника очищающей воды: «Окроплю вас чистою водою…, и дух новый дам вам» (Иез 36, 25-26). Эта вода вернет народу полноту его бытия в виде потока, проистекающего из храма и расточающего на своем пути жизнь и исцеление: «Вот, на берегах потока много было дерев по ту и другую сторону… И всякое живущее существо, пресмыкающееся там, где войдут две струи, будет живо…, и куда войдет этот поток, все будет живо там» (Иез 47, 7. 9).
94. Еврейский Праздник кущ (Суккот), напоминающий о сорока годах в пустыне, постепенно воспринял символику воды в качестве своей центральной составляющей и включал в себя совершавшийся каждое утро обряд подношения воды, который выглядел особенно торжественно в последний день торжеств: большое шествие шло к храму, где в заключение совершалось семь кругов вокруг алтаря, и под громкие крики толпы вода подносилась Богу.[83]
95. Весть о приближении мессианских времен представлялась как источник, открытый для народа: «На дом Давида и на жителей Иерусалима изолью дух благодати и умиления, и они воззрят на Меня, Которого пронзили… В тот день откроется источник дому Давидову и жителям Иерусалима для омытия греха и нечистоты» (Зах 12, 10; 13, 1).
96. Тот, Которого пронзили, открытый источник, дух благодати и молитвы. Ранние христиане ясно видели исполнение этого обетования в прободенном боку Христа – источнике, из которого течет новая жизнь. Читая Евангелие от Иоанна, мы видим, как это пророчество осуществилось во Христе, и созерцаем Его прободенный бок, из которого проистекла вода Духа: «Один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода» (Ин 19, 34). А затем евангелист добавляет: «Воззрят на Того, Которого пронзили» (Ин 19, 37). Тем самым он повторяет пророческую весть, обещавшую народу открытый источник в Иерусалиме, когда они обратят свой взор к Тому, Которого пронзили (ср. Зах 12, 10). Открытый источник – это пронзенный бок Иисуса.
97. Заметим, что само Евангелие объявляет об этом священном моменте именно «в последний великий день праздника» Кущей (ср. Ин 7, 37). Тогда Иисус воззвал к ликующему народу, идущему в великом шествии: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей», и у тебя «из чрева потекут реки воды живой» (ср. Ин 7, 37-38). Чтобы это произошло, должен был наступить Его «час», «потому что Иисус еще не был прославлен» (Ин 7, 39). Все свершилось в переполненном роднике Креста.
98. В Книге Откровения вновь появляются и Пронзенный «Узрит Его всякое око и те, которые пронзили Его» (Откр 1, 7), и открытый источник: «Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» (Откр 22, 17).
99. Прободенный бок одновременно является и местом любви – любви, о которой Бог возвестил Своему народу с помощью множества различных слов, стоящих того, чтобы их помнить:
«Ты дорог в очах Моих, многоценен, и Я возлюбил тебя» (Ис 43, 4).
«Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя. Вот, Я начертал тебя на дланях Моих» (Ис 49, 15-16).
«Горы сдвинутся и холмы поколеблются, а милость Моя не отступит от тебя, и завет мира Моего не поколеблется» (Ис 54, 10).
«Любовью вечною Я возлюбил тебя и потому простер к тебе благоволение» (Иер 31, 3).
«Господь Бог твой среди тебя, Он силен спасти тебя; возвеселится о тебе радостью, будет милостив по любви Своей, будет торжествовать о тебе с ликованием» (Соф 3, 17).
100. Пророк Осия начинает говорить о сердце Божьем: «Узами человеческими влек Я их, узами любви» (Ос 11, 4). И движимый этой пренебрегаемой любовью Он смог сказать: «Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя!» (Ос 11, 8). Но всегда победит милосердие (ср. Ос 11, 9), которое достигнет своего величайшего выражения во Христе – окончательном слове любви.
101. В пронзенном Сердце Христовом сосредоточены вписанные в плоть все слова о любви из Писания. Речь идет не просто о любви, о которой говорят: Его отверстый бок стал источником жизни для возлюбленных, родником, утоляющим жажду Его народа. Как учил св. Иоанн Павел II, «основополагающие элементы данного культа, таким образом, неизменно являлись частью духовности Церкви на протяжении всей ее истории, поскольку она с самого начала обращала свой взор к Сердцу Христову, пронзенному на кресте».[84]
102. Рассмотрим некоторые следствия, которые это Слово Божье произвело в истории христианской веры. Различные Отцы Церкви, особенно из Малой Азии, говорили о ране в боку Иисуса как об источнике воды Духа – Слова, Его благодати и сообщающих ее таинств. Сила мучеников подпитывается «небесным источником живой воды, проистекающей из недр Христовых»,[85] или, как переводит Руфин, «небесными и вечными источниками, текущими из недр Христовых».[86] Мы, верующие, возрожденные Духом, вышли из той каменной пещеры, «вышли из недр Христовых».[87] Его раненный бок, который мы истолковываем как Его сердце, полон Святого Духа, Который достигает нас от Него как потоки живой воды: «Источник Духа есть всецело во Христе».[88] Но Дух, обретаемый нами, не отдаляет нас от воскресшего Господа, а скорее наполняет нас Им, потому что, впитывая Дух, мы впитываем Самого Христа: «Пей Христа, ибо Он есть камень, воду источающий. Пей Христа, ибо Он есть источник жизни. Пей Христа, ибо Он есть поток, сила коего радует град Божий. Пей Христа, ибо Он есть мир. Пей Христа, ибо из чрева Его бьет ключом живая вода».[89]
103. Св. Августин проложил путь для почитания Святейшего Сердца как места личной встречи с Господом. Он не только видит в нем источник благодати и таинств, но и индивидуализирует его, представляя как символ глубинного единения со Христом, как место встречи двух любящих. В этом Сердце заключено начало ценнейшей мудрости, состоящей в познании Его. Ведь, как пишет Августин, Иоанн, возлюбленный, когда во время Тайной вечери склонил голову на грудь Иисуса, приблизился к таинственной обители мудрости.[90] И здесь мы имеем дело не просто с интеллектуальным созерцанием некоей богословской истины. Св. Иероним пояснял, что человек, способный созерцать, «не наслаждается красотой водного ручья, а пьет живую воду из бока Господня».[91]
104. Св. Бернард вернулся к символике пронзенного бока Господа, однозначно понимая его как откровение и дар любви Его Сердца. Через эту рану мы обретаем доступ к нему и можем усвоить великую тайну любви и милосердия: «Беру для себя из недр Господних недостающее мне, ибо изобилие милосердия в них, и достаточно ран, через которые оно может дотечь до меня. Его руки и ноги пронзили, Его бок пробили копьем, и через эти раны могу я испить мед камня и масло крепчайшей скалы, т.е. вкусить и увидеть, как сладостен Господь… Железо прошло сквозь Его душу и подошло к сердцу, чтобы оно не могло уже более не сострадать моим слабостям. Открыт вход в тайну сердца через телесные раны, является то великое таинство благочестия, открываются недра милосердия нашего Бога».[92]
105. Особенно ярко это проявляется у Гильома из Сен-Тьерри, который призывает войти в Сердце Иисуса, питающее нас в своем собственном лоне.[93] И это неудивительно для нас, если мы вспомним, что для данного автора «искусством искусств является искусство любви… Любовь пробуждает Творец природы… Любовь – это сила души, которая тянет ее как бы природной тяжестью к месту и цели, для нее надлежащим».[94] А надлежащим местом для нее, где во всей полноте царит любовь, является Сердце Христово: «Господи, куда ведешь Ты тех, кого заключаешь в Свои объятия и прижимаешь их, если не в сердце Твое? Сердце Твое, Иисусе, есть сладкая манна Твоей божественности (ср. Евр 9, 4), хранимая Тобой в Себе в золотом сосуде души Твоей и превосходящая всякое познание. Блаженны те, кого ведут туда Твои объятья. Блаженны те, кто, погрузившись в эти глубины, был укрыт Тобою в тайне сердца Твоего».[95]
106. Св. Бонавентура объединяет эти две духовные линии вокруг Сердца Христова, представляя его как источник таинств и благодати. Он заявляет, что это созерцание должно перерасти в отношения дружбы, в личную встречу любящих.
107. С одной стороны, оно помогает нам осознать красоту благодати и таинств, проистекающих из того источника жизни, коим является раненный бок Господень: «Дабы из бока Христа, усопшего на кресте, образовалась Церковь и исполнилось Писание, гласящее: “Воззрят на Того, Которого пронзили”, один из солдат ударил Его копьем и отверз Ему бок. И таково было соизволение божественного провидения, чтобы, когда хлынут из раны кровь и вода, излилась цена нашего спасения, которая, исходя из тайного сердечного источника, давала бы таинствам Церкви силу уделять жизнь благодати, и была бы для живущих во Христе как бы чашей, наполненной из источника живого, льющегося в жизнь вечную».[96]
108. Затем оно побуждает нас сделать следующий шаг, чтобы доступ к благодати не был для нас какой-то магией или некоей эманацией неоплатонического типа, но прямыми отношениями со Христом, живущим в Своем Сердце, потому что пьющий из этого источника становится другом Христовым, сердцем, которое любит: «Итак, восстань, дружащая со Христом душа, и будь голубем, гнездящимся в стене пещеры, будь воробьем, нашедшим себе дом и не перестающим охранять его, будь горлицей, укрывающей цыплят своей чистой любви в том священном отверстии».[97]
109. Постепенно раненный бок, где пребывает любовь Христова, от которой, в свою очередь, происходит жизнь благодати, принимал образ сердца, особенно в монашестве. Мы знаем, что на протяжении всей истории почитание Сердца Христова проявлялось по-разному, и его формы, возникшие в современную эпоху и связанные с различным духовным опытом, нельзя вырывать из контекста и сопоставлять с формами средневековыми, а тем более с библейскими, в которых мы можем видеть зачатки этого культа. Однако сегодня Церковь не пренебрегает ничем хорошим, что Святой Дух даровал нам в течение веков, зная, что всегда есть возможность яснее и полнее осознать смысл некоторых деталей этой благочестивой практики или понять и раскрыть ее новые стороны.
110. Многие святые женщины делились своим опытом встречи со Христом, когда они находили отдохновение в Сердце Господнем – источнике жизни и внутреннего мира. Так было со св. Лутгардой, св. Матильдой Хакеборнской, св. Анжелой Фолиньоской, св. Юлианой Нориджской и другими. Св. Гертруда Хельфтская, монахиня-цистерцианка, рассказывала, как однажды в молитве склонила голову к Сердцу Христову и услышала его биение. В одной из бесед со св. Иоанном Евангелистом она спросила его, почему в своем Евангелии он не поведал о том, что испытал, когда сделал то же. Гертруда завершает свой рассказ словами о том, что «сладость этих ударов была оставлена для нынешних времен, чтобы, слыша их, этот стареющий и остывающий мир смог обновиться в любви к Богу».[98] Наверное, мы можем считать это вестью для наших времен, призывом признать, насколько «состарился» этот мир, которому нужно услышать вечно новое послание любви Христовой? Св. Гертруду и св. Матильду называют одними из «ближайших поверенных Святейшего Сердца».[99]
111. Картезианцы, вдохновляемые, прежде всего, Людольфом Саксонским, нашли в почитании Святейшего Сердца средство, чтобы наполнить любовью и близостью свои отношения с Иисусом Христом. Входящие через рану Его Сердца воспламеняются чувствами. Св. Екатерина Сиенская писала, что нам не дано воочию увидеть страдания, перенесенные Господом, но отверстое Сердце Христово – это возможность для нас прямо сейчас лично встретиться со столь великой любовью: «Вот что Я явил вам в Моем отверстом боке, где сокрыта тайна сердца: Я показал вам Свою любовь к вам яснее, чем мог показать тем свершившимся мучением».[100]
112. Культ Сердца Христова постепенно вышел за рамки монашеской жизни и наполнил духовность святых учителей, проповедников и основателей монашеских конгрегаций, распространивших его по самым отдаленным уголкам земли.[101]
113. Особенно интересной была инициатива св. Иоанна Эда, который, «проведя со своими миссионерами пылчайшую миссию в Ренне, добился того, что монсеньор епископ согласился на празднование в этой епархии праздника достопоклоняемого Сердца Господа нашего Иисуса Христа. То было впервые, когда данное чествование был официально одобрено в Церкви. В последствии в 1670-1671 гг. тот же праздник в своих епархиях ввели епископы Кутанса, Эвре, Байе, Лизье и Руана».[102]
114. В новое время примечателен вклад св. Франциска Сальского. Он часто созерцал открытое Сердце Христово, предлагающее пребывать в Нем в личной связи любви, в которой озаряются тайны жизни. В размышлениях этого святого учителя мы можем видеть, что перед лицом ригористичной морали или сведенной к простому соблюдению правил религиозности Сердце Христово служило для него напоминанием о том, что следует всецело уповать на таинственное действие Господней благодати. Вот как он выразил это в своем письме баронессе де Шанталь: «Мне совершенно ясно, что мы более не останемся в себе… и навсегда останемся в растерзанном боку Спасителя, ведь без Него мы не только не могли бы, но, даже если бы могли, не захотели бы ничего сделать».[103]
115. Для него этот культ был вовсе не какой-то формой суеверия или ненадлежащей объективацией благодати, потому что означал приглашение к личным отношениям, в которых каждый ощущает себя уникальным перед лицом Христа и признанным в своей неповторимой реальности, чувствует, что Христос думает о нем, относится к нему прямым и исключительным образом: «Это достопоклоняемое и возлюбленнейшее сердце нашего Учителя, пылающее любовью, которую он проявляет к нам, сердце, в котором мы видим вписанными все наши имена… Источник великого утешения для нас сознание того, что наш Господь так сильно любит нас, что всегда нас носит в Своем Сердце».[104] Это собственное имя, записанное в Сердце Христовом, было для св. Франциска Сальского средством символически показать, до какой степени любовь Господня к каждому из нас не является абстрактной или обобщающей, но предполагает персонализацию, благодаря которой верующий чувствует себя ценимым и признанным ради него самого: «Как прекрасно это небо теперь, когда Спаситель стал его солнцем, а Его грудь есть источник любви, из которого блаженные пьют досыта. Каждый идет, чтобы его созерцать, и видит там, внутри него, Его любовь, записанную буквами любви, которые лишь любовь может прочесть и которые вырезает лишь любовь. Ах, дочь моя, разве наших имен не окажется там? Конечно, они окажутся там, потому что, даже если в нашем сердце нет любви, в нем есть жажда любви и начало любви».[105]
116. Он считал, что данный опыт имеет фундаментальное значение для духовной жизни, умещая это убеждение среди великих истин веры: «Да, моя дражайшая дочь, Он думает о вас, и не только о вас, но и о самом маленьком волоске на вашей голове: это истина веры, в которой совершенно не стоит сомневаться».[106] В итоге верующий становится способным полностью отдаться Сердцу Христову, в котором обретает отдохновение, утешение и силу: «О Боже, какое счастье пребывать вот так в объятиях и на груди [Спасителя]… Оставайтесь там, дорогая дочь, и, как другой, маленький св. Иоанн, пока прочие едят различную пищу за столом Спасителя, вы отдыхайте и с самым простым упованием склоняйте свою голову, свою душу, свой дух на любящую грудь дорогого Господа».[107] «Надеюсь, духом вы в пещере голубицы и в растерзанном боку дорогого нашего Спасителя… Как же благ этот Господь, дорогая дочь моя! Как же Его сердце ласково! Останемся же там, в этой святой обители».[108]
117. Однако верный своему учению об освящении в обыденной жизни, он предлагает совершать его посреди повседневных дел, заданий и обязанностей: «Вы спрашиваете меня, как должны вести себя во всех своих занятиях души, которых влекут в молитве эта святая простота и это совершенное самопосвящение Богу? Отвечу вам, что не только в молитве, но и в поступках всей своей жизни они должны неизменно ходить в духе простоты, посвящая и отдавая всю свою душу, свои дела и свои достижения воле Божьей с любовью совершенного и абсолютного упования, полагаясь на благодать и на заботу вечной любви, которую питает к ним божественное провидение».[109]
118. В виду всего вышесказанного, когда пришло время подобрать символ, который мог бы резюмировать все его представления о духовной жизни, св. Франциск Сальский решил: «Итак, я подумал, моя дорогая матушка, что, если вы согласны, нам следовало бы взять в качестве нашего герба изображением одного сердца, пронзенного двумя стрелами и заключенного в терновый венец».[110]
119. Именно благотворное влияние духовности этого святого привело к событиям в Паре-ле-Моньяль на закате XVII в. Св. Маргарита Мария Алакок рассказала о важных явлениях, имевших место между концом декабря 1673 г. и июнем 1675 г. Ключевым моментом стало признание в любви, которое выделяется в первом большом явлении. Иисус говорит: «Мое божественное сердце настолько захвачено любовью к людям и к тебе в частности, что, не в силах сдерживать более в себе пламя своей пламенной Любви, оно чувствует потребность распространить это пламя через тебя и явить себя людям, дабы обогатить их драгоценными сокровищами, которые Я тебе открою».[111]
120. Св. Маргарита Мария сильно и пылко заключает: «Он открыл мне чудеса Своей любви и неизъяснимые секреты Своего Святейшего Сердца, которые держал от меня в тайне вплоть до этого момента, а теперь открыл их мне впервые. И сделал это так реально и осязаемо, что не оставил во мне ни тени сомнения».[112] Последующие явления вновь и вновь подтверждали красоту этого послания: «Он открыл мне неизъяснимые чудеса Своей чистой Любви, как равно и то, до какой крайности она побудила Его возлюбить людей».[113]
121. Такое мощное признание в любви Иисуса, которое передала нам св. Маргарита Мария, дает нам ценный стимул для единения с Ним. Это не значит, что мы должны чувствовать себя обязанными признать или принять все детали этого духовного послания, в котором, как это часто бывает, к божественному действию примешиваются элементы человеческие, связанные с желаниями, заботами и внутренними представлениями субъекта.[114] Подобные послания всегда следует рассматривать в свете Евангелия и всей богатой духовной традиции Церкви с сознаем того, сколько добра они совершили во многих сестрах и многих братьях. Это позволяет нам признать дары Святого Духа внутри данного опыта веры и любви. Важнее, чем детали, ядро послания, передаваемого нам, которое можно кратко описать в словах, услышанных св. Маргаритой: «Вот то сердце, которое так возлюбило людей и ничего не пожалело, пока не истощилось и не отдало себя, чтобы засвидетельствовать им свою любовь».[115]
122. Эти видения – призыв углублять силой безоговорочного упования свою встречу со Христом вплоть до достижения полного и окончательного единения с Ним: «Божественное Сердце Иисуса должно настолько заменить наше, чтобы только Он жил и действовал в нас и ради нас, чтобы Его воля… могла исполняться безо всякого сопротивления с нашей стороны и, наконец, чтобы Его чувства, желания и мысли заняли место наших, но прежде всего Его любовь, которая будет любить Его самого в нас и ради нас. Так, когда это возлюбленное Сердце Иисуса будет для нас всем во всем, мы сможем сказать вслед за св. Павлом, что уже не мы живем, но Он живет в нас».[116]
123. Действительно, в случае первого видения она описывает этот опыт как более личный, более конкретный, полный огня и нежности: «Он попросил у меня мое сердце, и я умоляла Его взять его. Он взял его и вложил в свое достопоклоняемое Сердце, в котором дал мне увидеть мое как маленький атом, сгорающий в этой пылающей печи».[117]
124. В другом месте мы видим, что Тот, Кто отдает Себя нам – это воскресший Христос, преисполненный славы, преисполненный жизни и света. Хотя в разных отрывках Он говорит о страданиях, перенесенных Им ради нас, и о неблагодарности, которую получает в ответ, в них на первый план выходят не кровь и мучительные раны, а свет и огонь Живущего. Раны Страстей, не исчезают, но преображаются. Таким образом, пасхальная тайна предстает здесь перед нами во всей ее полноте: «Однажды…, когда выставлялось Святейшее Таинство…, Иисус Христос, мой нежный Учитель, весь сияющий славой предстал передо мной с Его пятью язвами, блистающими, как пять солнц. Из всех частей этой священной Человечности полыхали языки пламени, но прежде всего из Его достопоклоняемой груди, которая была подобна пылающей печи. Раскрыв ее, Он показал мне Свое любящее и прелюбимое Сердце, живой источник этого пламени. Именно тогда Он открыл мне неизъяснимые чудеса Своей чистой Любви, как равно и то, до какой крайности она побудила Его возлюбить людей, от которых затем Он в ответ не получал ничего, кроме неблагодарности и равнодушия».[118]
125. Узнав об откровениях, данных св. Маргарите, св. Клод де ла Коломбьер сразу же стал их заступником и распространителем, сыграв особую роль в понимании и популяризации культа Святейшего Сердца, а также в его интерпретации в свете Евангелия.
126. В то время как некоторые высказывания св. Маргариты при их неверном истолковании могут привести к чрезмерной надежде на собственные жертвы и подношения, св. Клод показывает, что созерцание Сердца Христова, если оно подлинно, порождает не какое-то самодовольство или тщеславную гордость за человеческие переживания и усилия, а неописуемое самозабвение во Христе, наполняющее жизнь миром, упованием и решимостью. Сам святой очень хорошо отразил это абсолютное упование в своей знаменитой молитве:
«Что касается меня, мой Боже, я слишком уверен в том, что Вы бодрствуете над теми, кто надеется на Вас, и что им не может недоставать чего-либо, когда они во всем надеются на Вас. Поэтому я полон решимости в будущем жить безо всякого смятения, вверяя Вам все мои заботы… Никогда не утрачу моей надежды, сохраню ее до последнего мгновения жизни, и все бесы преисподней напрасно будут истязать себя трудом, чтобы лишить меня ее… Пусть кто-то ожидает счастья от богатств или талантов, пусть другие уповают на непорочность своей жизни или на суровость покаяния, на изобилие своих милостыней или на жар молитв… Что касается меня, о Господи, мое упование на Вас – единственное мое упование. И это упование никогда никого не подводило… Посему могу быть уверен в том, что вечно буду счастлив, потому что твердо надеюсь на это и потому что Вы, мой Боже, Тот, от Кого я надеюсь счастье обрести».[119]
127. В январе 1677 г. св. Клод написал короткую записку, предваренную несколькими строчками, посвященными той уверенности, которую он испытывал в отношении своей миссии: «Я познал, что Бог желал, дабы я служил Ему, стараясь исполнить Его волю, касающуюся почитания, предложенного Им одной душе, с которой Он общается конфиденциально и ради блага которой восхотел воспользоваться моей слабостью. И я уже вдохновил некоторых на это почитание».[120]
128. Важно отметить, что в духовности ла Коломбьера произошел счастливый синтез богатого и прекрасного духовного опыта св. Маргариты с очень конкретным созерцанием игнатианских упражнений. Так в начале третьей недели месяца этих упражнений он писал: «Две вещи тронули меня необычайно. Во-первых, это то состояние, в котором Иисус явился тем, кто Его искал. Сердце Господа утопает в ужасной горечи, все чувства смятены в нем, вся природа смущена, и сквозь все эти волнения, все эти искушения Сердце обращается прямо к Богу, не колеблясь выбирая долю, указанную добродетелью, причем добродетелью высшей. Во-вторых, отношение этого Сердца к Иуде, который его предает, к апостолам, которые трусливо бросают его, к священникам и прочим виновникам гонений, которым оно подверглось. Все это не смогло пробудить в нем ни малейшей тени ненависти или возмущения. Поэтому я представляю себе это Сердце свободным от горечи и ожесточения, полным истинной нежности к своим врагам».[121]
129. Св. Шарль де Фуко и св. Тереза Младенца Иисуса, сами того не сознавая, изменили некоторые составляющие культа Сердца Христова, помогая нам прийти к еще более верному пониманию его в свете Евангелию. Сейчас посмотрим, как этот культ отразился на их жизни. А в следующей главе мы еще вернемся к ним, чтобы показать оригинальность того миссионерского измерения, которое они оба по-разному раскрывали.
130. В Луи св. Шарль де Фуко навещал Пресвятое Таинство вместе со своей кузиной мадам де Бонди, и однажды она указала ему на образ Святейшего Сердца.[122] По признанию самого Шарля, эта кузина сыграла важнейшую роль в его обращении: «Поскольку добрый Бог сделал вас первым орудием Своих милостей ко мне, все они истекают от вас: если бы вы не обратили меня, не привели к Иисусу, если бы шаг за шагом, слово за словом не учили меня тому, что благочестиво и добро, где я был бы сегодня?»[123] Но то, что она в нем пробудила, так это именно горячее сознание любви Иисуса. В этом сознании все заключалось, в нем было самое важное. И оно особенно сконцентрировалось в почитании Сердца Христова, в котором св. Шарль ощущал милосердие без границ: «Будем надеяться на нескончаемое милосердие Того, со Святейшим Сердцем Которого вы познакомили меня».[124]
131. В последствии его духовный наставник о. Анри Увелен поможет ему глубже понять эту драгоценную тайну: «Это благословенное сердце, о котором вы так часто мне говорили».[125] 6 июня 1889 г. Шарль посвятил себя Святейшему Сердцу, в котором увидел абсолютную любовь. «Вы так переполнили меня благодеяниями, – говорит он Христу, – что я счел бы неблагодарностью по отношению к Вашему Сердцу не верить в его готовность наполнить меня всяким благом, сколь бы великим оно ни было, и в безмерность его любви и щедрости».[126] Он станет отшельником «во имя Святейшего Сердца».[127]
132. 17 мая 1906 г., в тот день, когда живший в одиночестве брат Шарль не мог более служить св. Мессу, он записал такое обещание: «Позволю Сердцу Иисуса жить во мне, чтобы уже не я жил, а Сердце Иисуса жило во мне, как Он жил в Назарете».[128] Его дружба с Господом сердцем к сердцу не имела ничего общего с интимистичным благочестием. Она была корнем той бедной назаретской жизни, в которой Шарль хотел подражать Христу и сообразовываться с Ним. Такое нежное почитание Сердца Христова имело весьма конкретные последствия для того образа жизни, который он вел, и его Назарет подпитывался этими глубоко личными отношениями с Сердцем Христовым.
133. Как и св. Шарль де Фуко, св. Тереза Младенца Иисуса дышала безмерным благоговением, которым залила всю Францию XIX в. Духовный наставник ее семьи священник Альмир Пишон считался великим апостолом Святейшего Сердца. Одна из ее сестер приняла в монашестве имя «Мария Святейшего Сердца», и монастырь, в который вступила сама святая, был посвящен Святейшему Сердцу. Однако ее благоговение приобрело некоторые особые черты вне рамок тех форм, в которых оно тогда выражалось.
134. В возрасте пятнадцати лет она подобрала такие слова для описания своих отношений с Иисусом: «Он – Тот, Чье сердце билось в унисон с моим».[129] Два года спустя, когда ей рассказали о сердце, увенчанном терниями, она добавила в письме: «Знаешь, я смотрю на Святейшее Сердце не так, как весь мир. Мне думается, что сердце моего Жениха только мое, как и мое принадлежит только Ему, и я говорю с ним в уединении этого восхитительного сердцем к сердцу, ожидая, когда однажды буду созерцать Его лицом к лицу».[130]
135. В одном из стихотворений она так выразила суть своего благоговения, проистекающего скорее из дружбы и упования, чем из надежды на собственные жертвы:
«Мне нужно сердце, которое жжет лаской,
Поддерживает меня, не ожидая ничего взамен,
Все во мне любит, в том числе и слабость…
Ни днем, ни ночью меня не покидает…
Мне нужен Бог, принявший мою природу,
ставший мне братом и могущий страдать…
Ах, я прекрасно знаю, что праведность вся наша
в Его глазах не значит ничего…
И я выбираю как мое чистилище
Твою, о сердце Бога моего, палящую любовь!»[131]
136. Возможно, самый важный для понимания сути ее почитания Сердца Христова текст – это письмо, написанное ею за три месяца до смерти ее другу Морису Бельеру: «Глядя, как Магдалина пробирается сквозь толпу собравшихся, омывает слезами ноги своего обожаемого Учителя, Которого касается впервые, я чувствую, что ее сердце осознало глубины любви и милосердия Сердца Иисуса и что, какой бы грешницей она ни была, это Сердце не только готово ее простить, но и даровать ей блага своей божественной близости, возвысить ее до высочайших вершин созерцания. Ах, дорогой мой младший Брат, признаюсь вам, что с тех пор, как мне дано было так постичь любовь Сердца Иисуса, она изгнала из моего сердца всякий страх. Память о моих прегрешениях усмиряет меня, побуждает никогда не полагаться на собственные силы, которые суть ничто иное, как слабость, но еще более эта память говорит мне о милосердии и любви».[132]
137. Морализаторские умы, жаждущие контроля над милосердием и благодатью, сказали бы, что она могла говорить так, потому что была святой, но грешник не мог бы говорить такое. При этом они упускают из виду прекрасную новизну духовности Терезы, отражающую сердце Евангелия. К сожалению, в некоторых христианских кругах все чаще приходится констатировать попытки запереть Святого Духа в какой-то схеме, которая позволяла бы иметь все под своим надзором. Однако этот мудрый учитель Церкви отвергает подобные попытки и прямо противопоставляется урезанным истолкованиям в следующих весьма ясных словах: «Если бы я совершила все возможные преступления, у меня всегда было бы все то же упование, я чувствую, что все то множество обид было бы подобно капле воды, брошенной в пылающую печь».[133]
138. Сестре Мари, похвалившей ее за сильную любовь к Богу, готовую даже на мученичество, она пространно ответила в письме, на сегодня являющемся одним из краеугольных камней истории духовности. Эту страницу нужно перечитывать тысячу раз из-за ее глубины, ясности и красоты. В данном тексте Тереза помогает сестре «Святейшего Сердца» не концентрироваться в этом культе на страдальческом аспекте, поскольку некоторые понимали удовлетворение за грехи как своего рода верховенство жертв или моралистического соблюдения норм. Она же все заключает в уповании как лучшем приношении, угодном Сердцу Христову: «Мои мысли о мученичестве – ничто, это не те мысли, которые дают мне безграничное упование, живущее в моем сердце. По правде говоря, именно духовные богатства делают человека неправедным, если он с самодовольством почивает на них и считает их чем-то великим… Что нравится Ему, так это видеть, как я люблю свою малость и убогость, это та слепая надежда, которую я возлагаю на Его милосердие! Вот мое единственное сокровище… Если вы хотите чувствовать радость, влечение к страданию, то ищите Его утешения… Поймите, что для того, чтобы любить Иисуса, быть жертвой Его любви, чем человек слабее, лишенный устремлений и добродетелей, тем более он податлив на действие этой всепоглощающей и преображающей любви! …О, как мне хотелось бы донести до вас то, что я чувствую! Именно упование и ничто иное, помимо упования, должно привести нас к Любви!»[134]
139. Во многих ее текстах можно проследить борьбу с такими формами духовности, которые слишком сосредоточенны на человеческих усилиях, собственных заслугах, жертвах, выполнении определенных актов, которые позволили бы «заслужить небеса». Для нее «заслуга состоит не в том, чтобы много делать или отдавать, а в том, чтобы получать».[135] Давайте еще раз перечитаем некоторые весьма значимые тексты, где она настаивает на этом пути, представляющем собой быстрый и простой способ стяжать Господа посредством сердца.
140. Так сестре Леони она пишет: «Уверяю тебя, что добрый Бог намного лучше, чем ты думаешь. Ему достаточно взгляда, вздоха любви… Что касается меня, я нахожу, что совершенство практиковать очень легко, так как поняла, что нужно просто обращаться к Сердцу Иисуса… Взгляни на маленького ребенка, который рассердил свою маму… Если он протянет к ней свои маленькие ручки, улыбнется и скажет: “Обними меня, я больше так не буду”, разве она сможет не прижать его с нежностью к сердцу и не забыть о его детских проделках? …И она хорошо знает, что ее дорогой малыш снова сделает что-нибудь подобное при ближайшем случае, но это не имеет никакого значения: если он опять обратится к ее сердцу, то никогда не будет наказан».[136]
141. В письме о. Адольфу Руллану святая заявляет: «Мой путь – это путь упования и любви; не понимаю душ, которые боятся столь нежного Друга. Иногда, когда читаю какие-то духовные трактаты, в которых для достижения совершенства нужно справиться с тысячью препятствий и целой массой иллюзий, мой бедный дух очень скоро устает. Тогда я закрываю эту ученную книгу, из-за которой у меня вот-вот взорвется голова, а сердце высыхает, и беру Священное Писание. И все будто озаряется: одно единственное слово открывает перед моей душой бескрайние горизонты, совершенство кажется мне легким, я вижу, что достаточно осознавать свою ничтожность и, как ребенок, броситься в объятья доброго Бога».[137]
142. В переписке с достопочтенным Морисом Бельером она по поводу одного родителя отмечает: «Не думаю, что сердце такого счастливого отца может устоять перед сыновним доверием своего чада, искренность и любовь которого ему известны. Впрочем, он не закрывает глаза на то, что его сын снова и снова повторяет те же ошибки, но готов всегда простить его, если тот всегда будет обращаться к его сердцу».[138]
143. Мы видели, как св. Клод де ла Коломбьер сочетал духовный опыт св. Маргариты с игнатианскими упражнениями. Мне кажется, что роль Святейшего Сердца в истории Общества Иисуса заслуживает краткого упоминания.
144. Духовность общества Иисуса всегда настаивала «на внутреннем познании Господа, которое позволит любить Его полнее и лучше следовать за Ним».[139] Св. Игнатий в своих «Духовных упражнениях» призывает нас созерцать Евангелие, которое говорит, что «бок [Иисуса] был пронзен копьем, и из него излились вода и кровь».[140] Он предлагает участнику этих упражнений, глядя на раненный бок Христа, войти в Его Сердце. Это путь к созреванию нашего сердца под опекой «наставника чувств», как выразился св. Петр Фавр в одном из своих писем св. Игнатию.[141] О. Хуан Альфонсо де Поланко также говорит об этом в составленной им биографии св. Игнатия: «[Кардинал Контарини] признавал, что нашел в о. Игнатии наставника чувств».[142] Беседы, предлагаемые св. Игнатием – это неотъемлемая часть такого воспитания сердца, потому что мы слышим и вкушаем сердцем учение Евангелия и общаемся с Господом. Мы можем, как учит этот святой, представить наши заботы Господу и просить у Него совета относительно них. Любой участник этих упражнений способен познать в них диалог от сердца к сердцу.
145. Св. Игнатий завершает созерцание у подножия креста, призывая упражняющегося с великой любовью обратиться к распятому Господу и спросить Его, «как друг спрашивает друга или слуга своего господина», что ему для Него сделать.[143] Путь упражнений достигает своей высшей цели в «созерцании ради стяжания любви», рождающей благодарность и побуждающей отдать «память, разум и волю» Сердцу, которое есть источник и начало всякого добра.[144] Такое внутренне познание Господа нельзя приобрести благодаря собственным способностям и усилиям: о нем просят как о даре.
146. Этот опыт дал начало длинной череде священников-иезуитов, прямо говоривших о Сердце Иисуса, таких как св. Франциск Борджа, св. Петр Фавр, св. Альфонс Родригес, о. Альварес де Пас, о. Винченцо Карафа, о. Каспер Дружбицкий и многие другие. В 1883 г. иезуиты заявили, что «Общество Иисуса берет на себя и принимает с преисполненным радости и благодарности духом сладчайшее бремя, возлагаемое на него нашим Господом Иисусом Христом, и будет практиковать, поощрять и распространять почитание Его пребожественного Сердца».[145] В декабре 1871 г. о. Петер Ян Беккс посвятил Общество Святейшему Сердцу Иисуса, и во свидетельство того, что это продолжает оставаться актуальной составляющей жизни ордена, о. Педро Аррупе снова сделал это в 1972 г. с уверенностью, выраженной в следующих словах: «Хочу сказать Обществу то, о чем, как мне кажется, мне не следует молчать. Со времен моего новициата я всегда был убежден, что в том, что мы называем “культом Святейшего Сердца”, скрыто символическое выражение глубочайшего ядра игнатианского духа и источник необычайной действенности – ultra quam speraverint (лат.: «сверх того, на что надеялись») – как для собственного совершенства, так и для плодотворности апостольства. То же убеждение сохраняю до сих пор… В этом культе я нахожу один из самых сокровенных родников моей внутренней жизни».[146]
147. Когда св. Иоанн Павел II призвал «всех членов Общества еще ревностнее продвигать это почитание, более, чем когда-либо, отвечающее чаяниям нашего времени», он сделал это потому, что признавал глубокие взаимосвязи между культом Сердца Христова и игнатианской духовностью, поскольку «желание “внутренне познать Господа” и “поддерживать диалог” с Ним сердцем к сердцу благодаря “Духовным упражнениям” стало характерным для игнатианского духовного и апостольского динамизма, всецело отданного на служение любви Сердца Божьего».[147]
148. Почитание Сердца Христова раз за разом проявляется на духовном пути множества святых, которые сильно отличались друг от друга, и потому у каждого из них этот культ приобретал новые черты. Св. Викентий де Поль, например, говорил, что то, чего хочет Бог – это сердце: «Бог просит, прежде всего, сердца, сердце – вот что главное. Почему тот, у кого ничего нет, может приобрести больше заслуг, чем тот, у кого огромные владения, от которых он отказывается? Потому что тот, у кого ничего нет, идет к Нему с большей любовью, и именно этого совершенно особым образом хочет Бог».[148] Это требует согласия на то, чтобы наше собственное сердце соединилось с Сердцем Христовым: «Монахиня, делающая все, что может, чтобы расположить свое сердце к единению с Сердцем нашего Господа…, каких только благословений не получит она от Бога!»[149]
149. Порой у нас возникает соблазн воспринимать эту тайну любви как некий изумительный факт из прошлого, как прекрасную духовность других времен, и тогда мы должны снова и снова напоминать себе, что, как сказал один святой миссионер, «божественное Сердце, стерпевшее разодравшее его враждебное копье, чтобы иметь возможность излить из этого священного разрыва таинства, дабы образовалась Церковь, не переставало никогда любить».[150] Другие, позднейшие святые, такие как св. Пий Пьетрельчинский, св. Тереза Калькуттская и многие другие, с явным благоговением говорят о Сердце Христовом. Но мне хотелось бы также напомнить об опыте св. Фаустины Ковальской, еще раз побуждающем к почитанию Сердца Христова с сильным ударением на славную жизнь Воскресшего и божественное милосердие. Ведь вдохновляясь опытом этой святой и черпая из духовного наследия, оставленного нам св. епископом Иосифом Себастьяном Пельчаром (1842-1924 гг.),[151] св. Иоанн Павел II тесно связал свои размышления о милосердии с почитанием Сердца Христова: «Церковь особым, наверное, образом исповедует милосердие Божье и чтит его, обращаясь к Сердцу Христову. Действительно, именно сближение со Христом в тайне Его Сердца позволяет нам остановиться на этом моменте… откровения о милосердной любви Отчей, которое составило центральное содержание мессианской миссии Сына Человеческого».[152] Сам св. Иоанн Павел II сделал одно сугубо личное признание относительно Святейшего Сердца: «Оно говорило со мной с юности».[153]
150. Актуальность культа Сердца Христова особенно очевидна в евангелизаторской и воспитательной работе многочисленных женских и мужских монашеских конгрегаций, которые с самого своего возникновения были отмечены этим христологическим духовным опытом. Перечислять их все было бы можно бесконечно. Взглянем лишь на два примера, взятых наугад: «Основатель [св. Даниил Комбони] обрел в тайне Сердца Иисуса силу для своего миссионерского труда».[154] «Движимые любовью Сердца Иисуса мы стремимся к росту личностей в их человеческом достоинстве как сыновей и дочерей Божьих, опираясь на Евангелие и его заповеди любви, прощения, справедливости и солидарности с бедными и отверженными».[155] Точно так же посвященные Сердцу Христову святилища, разбросанные по всему миру, являются притягательным источником духовности и рвения. Всем, кто так или иначе сопричастен этим местам веры и любви, уделяю мое отцовское благословение.
151. Рана в боку, из которой струится живая вода, у Воскресшего остается открытой. Эта великая рана, нанесенная копьем, и язвы от тернового венца, которые часто видны на образах Святейшего Сердца, неотделимы от данного культа. Ведь в нем мы созерцаем любовь Иисуса, которая смогла отдать себя до самого конца. Сердце Воскресшего сохраняет эти знамения полного самодарования, повлекшего за собой тажкие страдания ради нас. Так что это в каком-то смысле неизбежно, что верующий захочет ответить не только на эту великую любовь, но и на боль, которую Христос согласился перенести из такой любви.
152. Стоит оживить в нас это проявление духовного опыта, сложившегося вокруг Сердца Христа: внутреннюю жажду дать утешение Ему. Не стану сейчас касаться практики «удовлетворения за грехи», которую, как я полагаю, лучше помещать в контексте социального измерения данного культа и которой я займусь в следующей главе. А сейчас мне лишь хотелось бы сосредоточиться на желании, часто возникающем в сердце любящего верующего, когда он созерцает тайну Страстей Христовых и переживает ее как тайну, которая не просто воспоминается, но и посредством благодати присутствует здесь и сейчас или, скорее, позволяет нам мистически присутствовать при том искупительном моменте. Если Возлюбленный важнее всего, тот как же не хотеть Его утешить?
153. Папа Пий XI постарался показать основы данного опыта, призывая нас осознать, что тайна искупления посредством Страстей Христовых преодолевает по благодати Божьей все дистанции во времени и пространстве, так что, если на кресте Он пожертвовал Собой также за грехи будущие, наши грехи, то и наши дела, преподносимые сегодня в утешение Ему, преодолевая времена, достигли Его раненного Сердца: «Если и из-за наших будущих, но предвиденных грехов душа Иисуса скорбела до смерти, то нет сомнения и в том, что уже тогда Он также ощутил некоторую отраду, предвидя наше воздаяние, когда “явился Ему ангел с небес” (Лк 22, 43), чтобы утешить Его Сердце, угнетенное скорбью и тоской. И потому уже сейчас чудесным, но доподлинным образом мы можем и должны утешать это Священнейшее Сердце, которое непрестанно ранят грехи неблагодарных людей».[156]
154. Может показаться, что у данного проявления культа нет достаточного богословского основания, но на самом деле свои соображения есть у сердца. Sensus fidelium (лат.: «чувство верующих») ощущает, что здесь присутствует нечто таинственное, выходящее за рамки нашей человеческой логики, и что Страсти Христовы – это не просто какой-то факт из прошлого: мы можем сами принять в этом факте участие силой веры. Размышление о самодаровании Христа на кресте для благочестия верующих – нечто большее, чем просто воспоминание. Такое убеждение твердо опирается на богословие.[157] К нему прибавляется сознание нашего греха, который Он понес на Своих раненных плечах, и нашего несоответствия такой любви, всегда и бесконечно нас превосходящей.
155. В любом случае мы спрашиваем себя, как можно пребывать в общении с живым, воскресшим, абсолютно блаженным Христом и в то же время утешать Его в страданиях? Примем во внимание тот факт, что воскресшее Сердце сохраняет свою рану на неувядающую память и что действие благодати рождает переживание, которое не полностью связано с конкретным хронологическим моментом. Эти два убеждения позволяют нам признать, что перед нами лежит мистический путь, ведущий далеко за пределы усилий разума и раскрывающий то, что подсказывает нам само слово Божье. «Но, – вопрошает Папа Пий XI, – как можно утверждать, что Христос благословенно царствует на небесах, если Его можно утешать этими актами воздаяния? Ответим словами Августина, как раз соответствующими нашей теме: “Дай любящую душу, и она поймет, что я говорю” (“Толкование на Евангелие от Иоанна”, XXVI, 4). Ведь всякая душа, истинно воспламененная любовью Божьей, если внимательно всмотрится в прошлое, то в размышлении увидит и будет созерцать Иисуса, страдающего за человека, терпящего тягчайшие истязания “ради нас, людей и ради нашего спасения”, почти раздавленного скорбью, тоской и посрамлением, “мучимого за беззакония наши” (Ис 53, 5) и исцеляющего нас Своими ранами. И с тем большей истиной благочестивые души созерцают это все, поскольку грехи и беззакония людей, совершенные в любые времена, стали причиной смерти Сына Божьего».[158]
156. Следует помнить это учение Пия XI. Ведь, когда Писание говорит, что верующие, не живущие по своей вере, «однажды просвещенные… снова распинают в себе Сына Божия» (Евр 6, 4. 6), что, снося страдания ради других, я «восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых» (Кол 1, 24) или что Господь, когда уже шел по стезе Страстей, молился не только о тех Своих учениках, которые были у Него тогда, но и о тех, кто уверует в Него благодаря их слову (ср. Ин 17, 20), оно говорит тем самым нечто такое, что ломает наши ограниченные схемы. Все это показывает нам, что нельзя установить некое «до» и некое «после» без какой-либо связи между ними, даже если наша мысль не знает, как ее объяснить. Нужно не только размышлять над Евангелием в разных его аспектах или вспоминать его, нужно жить им как в делах любви, так и во внутренних переживаниях, и это касается прежде всего тайны смерти и воскресения Христа. Разделения во времени, которые использует наш разум, как будто не оставляют места для истины этого верующего опыта, в котором сочетаются единение со страдающим Христом и в то же время сила, утешение и дружба с Воскресшим.
157. Итак, мы видим единство пасхальной тайны в двух нераздельных ее аспектах, озаряющих друг друга. Когда мы пытаемся предложить что-то Христу в утешение Ему, силой этой единой Тайны, присутствующей по благодати в своих двух измерениях, наши собственные страдания освещаются и преображаются пасхальным светом любви. Происходит именно то, что мы становимся сопричастными этой Тайне в нашей конкретной жизни, потому что прежде Сам Христос пожелал стать сопричастным нашей жизни, пожелал как в ранах, так и в утешениях предвременно пережить в качестве Главы все то, что предстояло пережить Его церковному телу. Когда мы живем в Божьей благодати, эта взаимная сопричастность становится духовным опытом. В конечном счете, именно Воскресший действием Своей благодати позволяет нам таинственным образом присоединиться к Его страданиям. Это знают верующие сердца, живущие радостью воскресения, но в то же время желающие соучаствовать в судьбе своего Господа. Они готовы к этому соучастию в силу страданий, тягот, разочарований и страхов, являющихся частью их жизни. Они переживают эту Тайну не в одиночестве, потому что эти раны в равной степени являются также соучастием в судьбе мистического тела Христова, идущего в святом народе Божьем и несущего в себе судьбу Христову в любое время и место истории. Культ утешения не какой-то неисторичный или абстрактный: он обретает плоть и кровь на пути Церкви.
158. Непреодолимое желание утешить Христа, рождаемое болью от созерцания того, что Ему пришлось ради нас перенести, подпитывается также искренним признанием собственного рабства, зависимостей, безрадостности в вере, тщетности поисков и, помимо грехов конкретных, несоответствия нашего сердца Его любви и Его замыслу. Этот опыт очищает нас, потому что любовь нуждается в очищении слезами, после которого мы в конечном счете остаемся с еще большей жаждой Бога и меньшей одержимостью собой.
159. Таким образом, мы видим, что чем глубже становится желание утешить Господа, тем сильнее обостряется раскаяние верующего сердца, которое «выражается не в некоем чувстве вины, бросающим нас наземь, или в парализующей скрупулезности, а является благотворным порывом, жгущим изнутри и исцеляющим, потому что сердце, когда видит собственное зло и признает свою греховность, открывается, принимает действие Святого Духа, живую воду, которая его сотрясает, отчего слезы стекают по лицу… Дело не в жалости к себе, соблазн которой у нас часто возникает… Напротив, плакать от раскаяния – значит серьезно сожалеть о том, что опечалил грехом Бога, это значит признавать, что мы перед Ним всегда в долгу, а Он нам не должен ничего… Как капля точит камень, так слезы постепенно точат зачерствевшие сердца. Таким образом, мы присутствуем при чуде скорби – доброй скорби, в которой мы находим сладость… Раскаяние – не плод нашего труда, а благодать, и о ней как таковой следует просить в молитве».[159] Следует просить «о боли вместе с оставленным в одиночестве Христом, о муках вместе с измученным Христом, о слезах, о внутреннем страдании из-за того великого страдания, которое Христос перенес ради меня».[160]
160. Поэтому прошу, чтобы никто не насмехался над проявлениями религиозного запала святого верного люда Божьего, который в своем народном благочестии стремится дать утешение Христу. И предлагаю каждому спросить себя: нет ли в определенных выражениях этой любви, стремящейся утешить Господа, большей рациональности, большей истины и большей мудрости, чем в холодных, дистанцированных, рассчитанных и минимальных актах любви, на которые способны мы, претендующие на обладание более продуманной, возделанной и зрелой верой.
161. Это созерцание Сердца Христа, до крайности отдавшего Себя ради нас, утешает нас самих. Боль, которую ощущает наше сердце, уступает место полному доверию, и в итоге остается благодарность, нежность и мир, остается Его любовь, царящая в нашей жизни. Раскаяние «не вселяет в нас тоску, а снимает с души бремя, потому что воздействует непосредственно на рану греха, располагая нас к тому, чтобы прямо там мы ощутили ласку Господа».[161] И наши страдания соединяются с крестными страданиями Христа, потому что, когда мы говорим, что благодать позволяет нам преодолевать любые расстояния, это значит также, что Христос, когда страдал, соединялся со всеми страданиям Своих учеников на протяжении всей истории. Таким образом, страдая, мы можем чувствовать внутреннее утешение от сознания того, что Сам Христос страдает вместе с нами. Желая Его утешить, мы в итоге утешаемся сами.
162. Но в какой-то момент в этом созерцании верующего сердца должен прозвучать драматический зов Господа: «Утешайте, утешайте народ Мой» (Ис 40, 1). И нам приходят в голову слова св. Павла, напоминающего нам, что Бог нас утешает, «чтобы и мы могли утешать находящихся во всякой скорби тем утешением, которым Бог утешает нас самих» (2 Кор 1, 4).
163. Это, в свою очередь, побуждает нас стараться углубить общинное, социальное и миссионерское измерение любого подлинного культа Сердца Христова. Ведь оно, ведя нас к Отцу, в то же время посылает нас к братьям. В плодах служения, братства и миссии, производимых Сердцем Христовым с помощью нас, исполняется воля Отца. Так круг замыкается: «Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода» (Ин 15, 8).
[1] Добрая часть размышлений этой первой главы вдохновлена неизданными сочинениями о. Диего Фареса (SI). Да примет его Господь в Свою святую славу.
[2] Ср. Гомер, «Илиада», 21, 441.
[3] Ср. там же, 10, 244.
[4] Ср. «Тимей», 65 c-d; 70.
[5] Проповедь на утренней Мессе в Доме св. Марфы, 14 октября 2016 г., в: “L’Osservatore Romano”, 15 октября 2016 г., стр. 8.
[6] Св. Иоанн Павел II, «Ангел Господень», 2 июля 2000 г., в: “L’Osservatore Romano”, 3-4 июля 2000 г., стр. 4.
[7] Тот же, Катехизическое поучение, 8 июня 1994 г., в: “L’Osservatore Romano”, 9 июня 1994 г., стр. 5.
[8] «Бесы» (1873 г.).
[9] Романо Гвардини, “Il mondo religioso di Dostojevskij”, Брешиа, 1980 г., стр. 236.
[10] Карл Ранер, „Einige Thesen zur Theologie der Herz-Jesu-Verehrung: Schriften zur Theologie”, т. 3, Айнзидельн, 1956 г., стр. 392.
[11] Там же, стр. 393.
[12] Хан Бён-Чхоль, „Heideggers Herz. Zum Begriff der Stimmung bei Martin Heidegger“, Мюнхен, 1996 г., стр. 39.
[13] Там же, стр. 60; ср. стр. 176.
[14] Ср. тот же, „Agonie des Eros“, Берлин, 2012 г.
[15] Мартин Хайдеггер, „Erläuterungen zu Hölderlins Dichtung“, Франкфурт-на-Майне, 1981 г., стр. 120.
[16] Ср. Мишель де Серто, «L’espace du désir, Christus», т. 20, п. 77, 1973 г., стр. 118-128.
[17] «Itinerarium mentis in Deum», VII, 6.
[18] Proemium in I Sententiarum, q. 3, в: «Opera omnia», “Quaracchi”, 1882 г., т. 1, 13.
[19] Св. Джон Генри Ньюмен, “Meditations and Devotions”, Лондон, 1912 г., ч. III [XVI], §3, стр. 573-574.
[20] Пастырская конституция «Gaudium et spes», 82.
[21] Там же, 10.
[22] Там же, 14.
[23] Ср. Дикастерия по делам вероучения, Декларация «Dignitas infinita»(2 апреля 2024 г.), 8; ср. “L’Osservatore Romano”, 8 апреля 2024 г.
[24] Пастырская конституция «Gaudium et spes», 26.
[25] Св. Иоанн Павел II, «Ангел Господень», 28 июня 1998 г., в: “L’Osservatore Romano”, 30 июня – 1 июля 1998 г., стр. 7.
[26] Окружное послание «Laudato si’» (24 мая 2015 г.), 83, в: AAS (2015), 880.
[27] Проповедь на утренней Мессе в Доме св. Марфы, 7 июня 2013 г., в: “L’Osservatore Romano”, 8 июня 2013 г., стр. 8.
[29] Пий VI, Конституция «Auctorem fidei» (28 августа 1794 г.), 63, в : DH, 2663.
[31] Там же: «Inest in Sacro Corde symbolum atque expressa imago infinitae Iesu Christi caritatis».
[32] «Ангел Господень», 9 июня 2013 г., в: “L’Osservatore Romano”, 10-11 июня 2013 г., стр. 8.
[33] Это позволяет нам понять, почему Церковь запретила размещать на алтаре изображения одного только Сердца Иисуса или Марии (ср. ответ Конгрегации священных обрядов досточтимому Шарлю Лекоку (PSS), 5 апреля 1879 г., в: «Decreta authentica Congregationis Sacrorum Rituum ex actis eiusdem collecta», т. III, 107-108, № 3492). Вне литургии «для частного почитания» (там же) можно использовать символику сердца как дидактическую иллюстрацию, эстетическое изображение или эмблему, побуждающую задуматься о любви Христовой, но следует избегать риска превращения сердца в объект поклонения или субъект духовного диалога отдельно от Личности Христа. 31 марта 1887 г. вышеупомянутая конгрегация дала еще один аналогичный ответ (там же, 187, № 3673).
[34] Вселенский Тридентский собор, XXV сессия, Декрет «Mandat sancta synodus» (3 декабря 1563 г.), в: DH, 1823.
[35] V Генеральная конференция Латиноамериканского и карибского епископата, «Апаресидский документ» (29 июня 2007 г.), п. 259.
[37] Послание 261, 3, в: PG 32, 972.
[38] Беседа на Евангелие от Иоанна Богослова 63, 2, в: PG 59, 350.
[39] «De fide ad Gratianum», II, 7, 56, в: PL 16, 594 (изд. 1880).
[40] «Enarratio in Psalmum 87», 3, в: PL 37, 1111.
[41] Ср. «Точное изложение православной веры», 3, 6.20, в: PG 94, 1006. 1081.
[42] Олегарио Гонсалес де Кардедал, “La entraña del cristianismo”, Саламанка, 2010 г., стр. 70-71.
[43] «Ангел Господень», 1 июня 2008 г., в: “L’Osservatore Romano”, 2-3 июня 2008 г., стр. 1.
[45] Там же, 28, в: AAS 48 (1956), 343-344.
[46] Бенедики XVI, «Ангел Господень», 1 июня 2008 г., в: “L’Osservatore Romano”, 2-3 июня 2008 г., стр. 1.
[47] Вигилий, Конституция «Inter innumeras sollicitudines» (14 мая 553 г.), в: DH, 420.
[48] Эфесский вселенский собор, «Анафематизмы» Кирилла Александрийского, 8, в: DH, 259.
[49] II Константинопольский вселенский собор, сессия VIII (2 июня 553 г.), кан. 9, в: DH, 431.
[50] Св. Иоанн Креста, “Cántico espiritual” (A – первая редакция), песнь 22, 4, в: en Св. Иоанн Креста, “Obras completas”, “Monte Carmelo”, Бургос, 2010 г., 1234.
[51] Там же, песнь 12, 8, 1188.
[52] Там же, песнь 12, 1, 1184.
[53] «У нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него» (1 Кор 8, 6). «Богу же и Отцу нашему слава во веки веков! Аминь» (Флп4, 20). «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения» (2 Кор 1, 3).
[54] Апостольское послание «Tertio millennio adveniente» (10 ноября 1994 г.), 49, в: AAS 87 (1995), 35.
[55] Послание к Римлянам, 7, в: PG 5, 694.
[56] «…чтобы мир знал, что Я люблю Отца» (Ин 14, 31); «Я и Отец – одно» (Ин 10, 30); «Я в Отце и Отец во Мне» (Ин 14, 10).
[57] «Иду к Отцу» («πρὸς τὸν πατέρα»: Ин 16, 28). «К Тебе иду» («πρὸς σὲ»: Ин 17, 11).
[58] «Εἰς τὸν κόλπον τοῦ Πατρὸς».
[59] «Против ересей», III, 18, 1, в: PG 7, 932.
[60] «На Евангелие от Иоанна», II, 2, в: PG 14, 110.
[61] «Ангел Господень», 23 июня 2002 г., в: “L’Osservatore Romano”, 24-25 июня 2002 г., стр. 1.
[62] Св. Иоанн Павел II, Послание к столетию посвящения рода человеческого божественному Сердцу Иисуса, Варшава, 11 июня 1999 г., Торжество Святейшего Сердца Иисуса, в: “L’Osservatore Romano”, 12 июня 1999 г., стр. 5.
[63] Тот же, «Ангел Господень», 8 июня 1986 г., 4, в: “L’Osservatore Romano”, 9-10 июня 1986 г., стр. 5.
[64] Проповедь во время посещения Клиники Джемелли и медицинского факультета Католического университета Святейшего Сердца, 27 июня 2014 г., в: “L’Osservatore Romano”, 29 июня 2014 г., стр. 7.
[65] Ср. Еф 1, 5. 7; 2, 18; 3, 12.
[66] Ср. Еф 2, 5. 6; 4, 15.
[67] Ср. Еф 1, 3. 4. 6. 7. 11. 13. 15; 2, 10. 13. 21. 22; 3, 6. 11. 21.
[68] Св. Иоанн Павел II, Послание к столетию посвящения рода человеческого божественному Сердцу Иисуса, Варшава, 11 июня 1999 г., Торжество Святейшего Сердца Иисуса, в: “L’Osservatore Romano”, 12 июня 1999 г., стр. 5.
[69] «Поскольку в Святейшем Сердце сокрыт символ и ясный образ нескончаемой любви Иисуса Христа, которая побуждает нас отвечать той же взаимной любовью, вполне уместно посвятить себя Его знатнейшему Сердцу: это значит не что иное, как отдать и посвятить себя Самому Иисусу Христу… И вот сегодня пред нашими глазами предстает другое во всех смыслах благоприятное знамение Божье – Святейшее Сердце Иисуса, увенчанное наверху крестом и сияющее посреди языков пламени величайшим светом. На него должно возлагать всякую надежду: в нем желанное и ожидаемое спасение всех людей» (Окружное послание «Annum sacrum», 25 мая 1899 г., в: ASS31 [1898-99], 649; 651).
[70] «Разве в этом счастливейшем знаке и форме, проистекающей из него, не кроется вся суть религии и, прежде всего, правило совершеннейшей жизни, направляющее умы по более легкому пути к глубинному познанию Иисуса Христа и побуждающее сердца любить Его еще более пламенно и еще более самоотверженно подражать Ему?» (Окружное послание «Miserentissimus Redemptor», 8 мая 1928 г., в: AAS 20 (1928), 167.
[71] «Это превосходнейший акт добродетели благочестия, т.е. акт абсолютного и безусловного нашего самоподчинения и самопосвящения любви божественного Искупителя, самым выразительным знаком и символом которой является Его пронзенное Сердце… В нем мы можем с восхищением созерцать не только символ, но и, так сказать, синтез всей тайны нашего искупления… Иисус Христос прямо и неоднократно говорил о Своем Сердце как о символе как никакой другой пригодном для того, чтобы побудить людей к познанию и почитанию Его любви. Одновременно Он соделал собственное Сердце знамением и залогом милосердия и благодати в духовных нуждах Церкви в наши времена» (Окружное послание «Haurietis aquas», 15 мая 1956 г., преамбула; III; IV, в: AAS 48 (1956), 311. 336. 340).
[72] Катехизическое поучение, 8 июня 1994 г., 2, в: “L’Osservatore Romano”, 9 июня 1994 г., стр. 5.
[73] «Ангел Господень», 1 июня 2008 г., в: “L’Osservatore Romano”, 2-3 июня 2008 г., стр. 1.
[75] Ср. там же, в: AAS 48 (1956), 336.
[76] «Ценность частных откровений по своей сущности отличается от ценности одного единственного публичного откровения: последнее требует нашей веры… Частное откровение – это помощь, которая нам предлагается, но которой мы не обязаны пользоваться» (Бенедикт XVI, Апостольское увещевание «Verbum Domini»,30 сентября 2010 г., 14, в:AAS 102 [2010], 696).
[78] Там же: AAS 48 (1956), 344.
[79] Там же.
[80] Апостольское увещевание «C’est la confiance»(15 октября 2023 г.), 20, в: “L’Osservatore Romano”, 16 октября 2023 г.
[81] Св. Тереза Младенца Иисуса, «Manuscrit autobiographique A», 83v°, в: «Œuvres complètes», «Cerf», Париж, 1992 г., стр. 211.
[82] Св. Мария Фаустина Ковальская, «Дневник» (22 февраля 1931 г.).
[83] Ср. «Трактат Сукка», IV, 5. 9.
[84] Письмо досточтимому о. Петеру-Гансу Кольвенбаху, генеральному настоятелю Общества Иисуса, Паре-ле-Моньяль (Франция), 5 октября 1986 г., в: “L’Osservatore Romano”, 7 октября 1986 г., IX.
[85] «Деяния мучеников лионских», в: Евсевий Кесарийский, «История Церкви», V, 1, 22, в: PG 20, 418.
[86] Руфин, V, 1, 22, в: GCS, «Eusebius», II, 1, 411, 13сл.
[87] Св. Иустин, «Диалог», 135, в: PG 6, 787.
[88] Новаций, «De Trinitate», 29, в: PL 3, 944. Ср. св. Григорий Эльвирский, «Tractatus Origenis de libris Ss. Scripturarum», 20, Париж, 1900 г., 210.
[89] Св. Амвросий, «Толкования на псалмы». I, 33, в: PL 14, 983-984.
[90] Ср. «Рассуждения на Евангелие от Иоанна», 61, 6, в: PL 35, 1801.
[91] «Письмо к Руфину», 3, 4. 3, в: PL 22, 334.
[92] «Проповеди на Песнь Песней», 61, 4, в: PL 183, 1072.
[93] Ср. «Expositio altera super Cantica Canticorum», c. 1, в: PL 180, 487.
[94] Гильом из Сен-Тьерри, «De natura et dignitate amoris», 1, в: PL 184, 379.
[95] Тот же, «Meditativae Orationes», 8, 6, в: PL 180, 230.
[96] Св. Бонавентура, «Древо жизни», 30, в: «Opuscoli Spirituali», 3, Рим, 1992 г. («Sancti Bonaventurae Opera», XIII), 245.
[97] Там же, 47.
[98] Св. Гертруда Хельфтская, «Legatus divinae pietatis», IV, 4, 4, в: SCh, 255, 66.
[99] Леон Деон, «Directoire spirituel des prêtres du Sacré Cœur de Jésus», Тюрнхаут, 1936 г., II, гл. VII, п. 141.
[100] Св. Екатерина Сиенская, “Dialogo della divina provvidenza”, LXXV, в: Фьорилли M. – Карамелла С. (изд.), Бари, 1928 г., 144.
[101] Ср., например, Ангелус Вальц, «De veneratione divini cordis Iesu in Ordine Praedicatorum», Рим, 1937 г.
[102] Рафаэль Гарсия Эрерос, “Vida de San Juan Eudes”, Богота, 1943 г., 42.
[103] Письмо баронессе де Шанталь, 24 апреля 1610 г., в: «Œuvres complètes», Анси, Монастырь посещения, т. 14, стр. 289.
[104] Тот же, проповедь на II воскресенье Великого поста, 20 февраля 1622 г., т. 10, стр. 243-244.
[105] Тот же, письмо мадам де Шанталь, 31 мая 1612 г., т. 15, стр. 221.
[106] Тот же, письмо сестре де Блоне, 18 февраля 1618 г., т. 18, стр. 170-171.
[107] Тот же, письмо баронессе де Шанталь, конец ноября 1609 г., т. 14, стр. 214.
[108] Тот же, письмо баронессе де Шанталь, ок. 25 февраля 1610 г., т. 14, стр. 253.
[109] Тот же, Беседа XII «О религиозной простоте и благоразумии», т. 6, стр. 217.
[110] Тот же, Письмо матушке де Шанталь, 10 июня 1611 г., т. 15, стр. 63.
[111] Св. Маргарита Мария Алакок, , «Autobiographie», п. 53, в: «Vie et œuvre de la bienheureuse Marguerite-Marie Alacoque», Париж, 1915 г., стр. 69.
[112] Там же.
[113] Там же, п. 55, стр. 71.
[114] Ср. Дикастерия по делам вероучения, «Нормы процедуры различения предполагаемых сверхъестественных явлений», 17 мая 2024 г., I, A, 12.
[115] Св. Маргарита Мария Алакок, «Autobiographie», п. 92, стр. 102.
[116] Та же, Письмо сестре де ла Барж, 22 октября 1689 г., стр. 468.
[117] Та же, «Autobiographie», п. 53, стр. 69-70.
[118] Там же, п. 55, стр. 71.
[119] «Sermon sur la confiance en Dieu», в: «Œuvres du R.P. de La Colombière», т. 5, Лион, 1852 г., стр. 100.
[120] Тот же, «Retraite faite à Londres», 1-8 февраля 1677 г., в: «Œuvres du R.P. de la Colombière», т. 7, Авиньон, 1832 г., стр. 93.
[121] Тот же, «Retraite spirituelle faite à Lyon», октябрь-ноябрь 1674 г., там же, стр. 45.
[122] Ср. св. Шарль де Фуко, письмо мадам де Бонди, 27 апреля 1897 г., в: «Fonds Charles de Foucauld», Епархиальный архив Вивье.
[123] Тот же, письмо мадам де Бонди, 28 апреля 1901 г.; ср. тот же, письмо мадам де Бонди, 5 апреля 1909 г.: «Именно благодаря вам я познал и выставления Пресвятого Таинства, и благословения, и Святейшее Сердце!»
[124] Тот же, письмо мадам де Бонди, 7 апреля 1890 г.
[125] Тот же, письмо аббату Увелену, 16 мая 1900 г.
[126] Тот же, «Méditations sur l’Ancien Testament» (1896-1897 гг.), Быт 30, 1-21.
[127] Тот же, письмо аббату Увелену, 16 мая 1900 г.
[128] Тот же, личный дневник, 17 мая 1906 г.
[129] Письмо 67 мадам Герен, 18 ноября 1888 г., в: «Œuvres Complètes», Париж, 1996 г., стр. 362.
[130] Письмо 122 Селин,14 октября 1890 г., стр. 431.
[131] Та же, стихотворение 23 «Au Sacré Cœur de Jésus», июнь и октябрь 1895 г., стр. 690-691.
[132] Та же, письмо 247 аббату Морису Бельеру, 21 июня 1897 г., стр. 603-604.
[133] Та же, «Derniers entretiens», «Carnet jaune», 11 июля 1897 г., стр. 1037.
[134] Та же, письмо 197 с. Марии Святейшего Сердца, 17 сентября 1896 г., стр. 552- 553. Это не значит, что Тереза не приносила в жертву отречения, свои страдания и скорби для того, чтобы приобщиться к страданиям Христовым, но, желая погрузиться в саму суть, она старалась не придавать этим жертвам того значения, которого у них нет.
[135] Та же, письмо 142 Селин, 6 июля 1893 г., стр. 463.
[136] Та же, письмо 191 Леони, 12 июля 1896 г., стр. 542-543.
[137] Та же, письмо 226 о. Адольфу Руллану, 9 мая 1897 г., стр. 588-589.
[138] Та же, письмо 258 аббату Морису Бельеру, 18 июля 1897 г., стр. 615.
[139] Ср. св. Игнатий Лойола, «Духовные упражнения», п. 104.
[140] Там же, п. 297.
[141] Ср. письмо св. Игнатию, 23 января 1541 г.
[142] «De vita P. Ignatii et Societatis Iesu initiis», 8, 96, Бильбао – Сантандер, 2021 г., 147.
[143] Св. Игнатий Лойола, «Духовные упражнения», 54.
[144] Ср. там же, 230сл.
[145] XXIII Генеральный съезд Общества Иисуса, Декрет 46, 1, в: «Institutum Societatis Iesu», 2, Флоренция, 1893 г., 511.
[146] “In Lui solo… la speranza”, Милан, 1983 г., 180-181.
[147] Письмо генеральному настоятелю Общества Иисуса, Паре-ле-Моньяль, 5 октября 1986 г.
[148] Конференция для Священников миссии, 132 (13 августа 1655 г.), «Бедность», в: св. Викентий де Поль, «Correspondance, Entretiens, Documents», Конференции II, т. 11, Париж, 1923 г., стр. 247.
[149] Тот же, конференция для Дочерей милосердия 89, «Умерщвление, переписка, питание, поведение вне дома», (9 декабря 1657 г.), в: св. Викентий де Поль, «Correspondance, Entretiens, Documents», Конференции II, т. X, Париж, 1923 г., стр. 407.
[150] Св. Даниил Комбони, сочинения, 3324, в: Даниил Комбони, “Gli scritti”, Болонья, 1991 г., 998.
[151] Ср. проповедь на Мессе канонизации, 18 мая 2003 г., в: “L’Osservatore Romano”, 19-20 мая 2003 г., стр. 6.
[152] Окружное послание «Dives in misericordia» (30 ноября 1980 г.), 13, в: AAS 72 (1980), 1219.
[153] Катехизическое поучение, 20 июня 1979 г.: “L’Osservatore Romano”, 22 июня 1979 г., стр. 1.
[154] Миссионеры-комбонианцы Сердца Иисуса, «Правило жизни, устав и генеральная директория», Рим, 1988 г., 3.
[155] Монахини Святейшего Сердца Иисуса (Общество Святейшего Сердца), «Устав» от 1982 г., 7.
[156] Окружное послание «Miserentissimus Redemptor» (8 мая 1928 г.), в: AAS 20 (1928), 174.
[157] Когда совершается вера, обращенная ко Христу, душа приступает не только к некоторым воспоминаниям, но и к реальности Его божественной жизни» (ср. св. Фома Аквинский, «Summa theologiæ», II-II, q. 1, a. 2, ad 2; q. 4, a. 1).
[158] Пий XI, окружное послание «Miserentissimus Redemptor» (8 мая 1928 г.), в: AAS 20 (1928), 174.
[159] Проповедь на Мессе освящения елеев, 28 марта 2024 г., в: “L’Osservatore Romano”, 28 марта 2024 г., стр. 2.
[160] Св. Игнатий Лойола, «Духовные упражнения», 203.
[161] Проповедь на Мессе освящения елеев, 28 марта 2024 г., в: “L’Osservatore Romano”, 28 марта 2024 г., стр. 2.
Продолжение...
"Vatican.va"
Перевод: "Кредо"
.
.
