ОКРУЖНОЕ ПОСЛАНИЕ (ЭНЦИКЛИКА)

«DILEXIT NOS»

СВЯТОГО ОТЦА
ФРАНЦИСКА

О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ И БОЖЕСТВЕННОЙ ЛЮБВИ
СЕРДЦА ИИСУСА ХРИСТА

1. «Возлюбивший нас», – говорит св. Павел, имея в виду Христа (Рим 8, 37), чтобы помочь нам осознать, что от этой любви ничто и никогда «не может отлучить нас» (Рим 8, 39). Павел с уверенностью говорил об этом, потому что Сам Христос заверял Своих учеников: «Я возлюбил вас» (Ин 15, 9. 12). Он также сказал нам: «Я назвал вас друзьями» (Ин 15, 15). Его открытое Сердце предваряет нас и ждет, чтобы любить нас и предложить нам Свою дружбу, не выдвигая никаких условий, не предъявляя предварительных требований: Он первым возлюбил нас (ср. 1 Ин 4, 10). Благодаря Иисусу «мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее» (1 Ин 4, 16).

 

I.

ЗНАЧение сердца

2. Говоря о любви Иисуса, часто используют символ сердца. Некоторые задаются вопросом, имеет ли это до сих пор реальное значение. Но когда у нас возникает соблазн плыть по поверхности, жить второпях, не зная даже до конца зачем, превратиться в ненасытных потребителей и рабов механизмов рынка, которому не интересен смысл нашего бытия, нам нужно восстановить значение сердца.[1]

 

Что имеется в виду под словом «сердце»?

3. В классическом светском греческом языке термин «καρδία» подразумевает нечто самое глубокое внутри людей, животных и растений. У Гомера он означает не только центр физический, но также душу и духовное ядро человека. В «Илиаде» мысль и чувство принадлежат сердцу и очень близки друг к другу.[2] Сердце предстает перед нами как центр желания и место, где обретают форму важные решения человека.[3] У Платона сердце берет на себя функцию, некоторым образом «синтезирующую» рациональное и склонности каждого, поскольку и повеления высших способностей, и страсти передаются по венам, сходящимся в сердце.[4] Таким образом, с античных времен мы сознавали, сколь важно рассматривать человека не как сумму разных способностей, а как некий духовно-телесный мир с объединяющим центром, придающем всему, что переживает человек, смысл и направление.

4. В Библии сказано, что «слово Божие живо и действенно… и судит помышления и намерения сердечные» (Евр 4, 12). Тем самым она говорит нам о ядре, о сердце, которое стоит за каждым внешним проявлением, в том числе за поверхностными мыслями, которые запутывают нас. Эммаусские ученики на своем таинственном пути, пройденном вместе с воскресшим Христом, переживали тоску, смятение, отчаяние и разочарование. И все же, несмотря на все это и вопреки всему, что-то в них происходило глубоко внутри: «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге?» (Лк 24, 32).

5. В то же время сердце – это обиталище искренности, где нет места для обмана и притворства. Обычно оно отражает истинные намерения человека, что он думает, во что верит и чего действительно хочет, «секреты», о которых никому не говорят, в общем, саму голую правду. Речь не идет о видимости и о лжи, а о чем-то подлинном, реальном, абсолютно личном. Поэтому Далида спрашивает Самсона, когда тот отказался раскрыть ей секрет своей силы: «Как же ты говоришь: “Люблю тебя”, а сердце твое не со мною? (Суд 16, 15). И лишь после того, как он рассказал ей о своей сокровенной тайне, она увидела, «что он открыл ей все сердце свое» (Суд 16, 18).

6. Эта истина каждой личности часто скрыта под огромным ворохом укрывающей ее «листвы», из-за чего человеку трудно быть уверенным в том, что он знает самого себя, и тем более в том, что знает другого человека: «Лукаво сердце более всего и крайне испорчено, кто узнает его?» (Иер 17, 9). Так нам становится понятен повеление книги Притч: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни. Отвергни от себя лживость уст» (4, 23-24). Простая видимость, притворство и обман калечат и извращают сердце. Несмотря на все старания показать или изобразить что-то, чем мы не являемся, все разыгрывается в сердце: там не имеет значения то, что мы показываем вовне или что скрываем – там мы такие, какие есть. И это основа любого серьезного проекта на нашу жизнь, так как без сердца ничего стоящего нельзя построить. Видимость и вранье дают одну лишь пустоту.

7. Позвольте мне в качестве метафоры поделиться одним воспоминанием, которым я уже делился при других обстоятельствах: «Когда мы были детьми, бабушка пекла нам на карнавал фрителли, для которых делала очень тонкое тесто. Потом она бросала его в масло, и тесто набухало, набухало… И когда мы начали есть эти фриттели, они внутри были пустыми. Такие пончики на диалекте назывались “вранье”. И бабушка сама объяснила нам, почему: “Эти фриттели похожи на вранье: они выглядят большими, но внутри у них ничего нет – ничего настоящего, ничего существенного”».[5]

8. Вместо того, чтобы искать поверхностного удовлетворения и играть какую-то роль перед другими, лучше прислушаться к вопросам, которые действительно важны: кто я такой на самом деле, чего ищу, в чем вижу смысл моей жизни, моих решений и моих действий, почему и с какой целью оказался в этом мире, как оценю собственную жизнь, когда она придет к концу, какое значение мне хотелось бы видеть во всем, что я переживаю, кем хочу быть в глазах других, кто я такой пред Богом. Эти вопросы ведут меня в мое же сердце.

 

Вернуться к сердцу

9. В этом изменчивом мире нужно начать вновь говорить о сердце, целиться туда, где каждый человек любого положения и состояния резюмирует себя, туда, где кроются источник и корень всех других сил, убеждений, страстей и решений конкретных людей. Но мы вращаемся в обществе серийных потребителей, живущих сегодняшним днем и оказавшихся во власти ритмов и шума технологий, не особо терпеливых к тем процессам, которых требует мир внутренний. В сегодняшнем обществе человек «рискует потерять центр – центр самого себя».[6] «Ведь современного человека многое сбивает с толку, многое раскалывает и часто почти совсем лишает внутреннего начала, которое творило бы единство и гармонию в его естестве и в его поступках. Весьма распространенные, к сожалению, модели поведения преувеличивают значение рационально-технологического или, наоборот, инстинктивного измерения».[7] А сердца нет.

10. Проблема изменчивого общества сегодня актуальна, но обесценивание глубинного центра человека, сердца, началось уже давно: мы видим его уже в греческом и дохристианском рационализме, постхристианском идеализме и материализме в его различных формах. Сердце занимало мало места в антропологии и теперь является понятием, чуждым великой философской мысли. Предпочтительнее казались другие представления, такие как разум, воля или же свобода. Значение термина «сердце» расплывчато, и ему не было отведено собственное место в человеческой жизни. Возможно, потому, что нелегко было уместить его среди «ясных и отчетливых» идей, или из-за трудностей, связанных с познанием самого себя: кажется, что самая сокровенная реальность одновременно оказалась самой далекой для нашего знания. Вероятно, потому, что встреча с другим не оформилась как путь поиска себя, поскольку мысль в очередной раз впадает в нездоровый индивидуализм. Многие увереннее чувствовали себя в более контролируемой сфере разума и воли, когда строили свои системы мысли. И, не найдя места для сердца, отличного от человеческих способностей и страстей, рассматриваемых отдельно друг от друга, не получила серьезного развития даже идея личного центра, в котором единственной реальностью, способной все объединить является, в конце концов, любовь.

11. Если сердце обесценено, обесценивается и то, что значит говорить от сердца, действовать от сердца, что подразумевается под созреванием и исцелением сердца. Когда не ценится специфика сердца, мы лишаемся ответов, которые не может дать один лишь разум, теряем возможность встречи с другими, теряем поэзию. И теряем историю вместе с нашими историями, потому что настоящая личная эпопея – это то, что строится от сердца. В конце жизни будет считаться только это.

12. Мы должны заявить, что у нас есть сердце, что наше сердце сосуществует с другими сердцами, которые помогают ему быть «ты». Здесь мы не можем широко развивать эту тему, и потому воспользуемся образом Ставрогина – героя романа Достоевского.[8] Романо Гвардини говорит о нем как о самом воплощении зла, потому что его главная черта – отсутствие сердца: «У Ставрогина нет сердца, и потому его дух холоден и пуст, а его тело отравлено ленью и “звериным” сладострастием. Поэтому ему не дано встретиться с кем-либо близко, и никто по-настоящему не встречает его. Ведь только сердце творит близость – истинную близость между двумя бытиями. Только сердце умеет принимать и давать родину. Близость – это акт, сфера сердца. Но Ставрогин далеко… Бесконечно далеко даже от самого себя, потому что внутри себя человек может пребывать только сердцем, но не духом. Внутреннее пребывание в себе духом не по силам человеку. Так что, если сердце не живет, человек остается чужим для самого себя».[9]

13. Нам нужно, чтобы любое действие было подчинено «политическому господству» сердца, дабы агрессия и безумные желания успокоились в большем благе, которое им предлагает сердце, и в той силе, которой оно обладает в противостоянии злу; дабы даже разум и воля стали служить сердцу, ощущая истину и наслаждаясь ею, а не стремясь господствовать над нею, как это бывает часто с некоторыми науками; дабы воля жаждала большего блага, которое известно сердцу; дабы даже воображение и чувства умерялись биением сердца.

14. Можно сказать, что в конечном счете я сам и есть мое сердце, потому что оно – это то, что отличает меня, образует меня в моей духовной идентичности и наделяет общностью с другими. Работающий в цифровом мире алгоритм показывает, что наши мысли и решения нашей воли гораздо более «стандартны», чем мы можем думать. Они легко предсказуемы и управляемы. Но не сердце.

15. Речь идет о понятии, важном для философии и богословия, которые стараются придти к комплексному синтезу. Действительно, слово «сердце» не может исчерпывающе разъяснить ни биология, ни психология, ни антропология, ни какая бы то ни было наука. Это одно из тех первобытных слов, «которые указывают на реальность всего человека в целом как личности телесной и духовной».[10] Так что биолог не более реалистичен, говоря о сердце, потому что видит только его часть, а ведь и целое не менее реально – оно даже еще реальнее. И абстрактный язык не в состоянии выразить столь же конкретное и одновременно комплексное значение. Если «сердце» ведет нас в глубинный центр нашей личности, оно также позволяет нам узнать себя во всей нашей полноте, а не только в каком-нибудь одном изолированном аспекте.

16. С другой стороны, эта уникальная сила сердца помогает нам понять, почему говорят, что, если постигать реальность сердцем, ее можно узнать лучше и полнее. Это неизбежно приводит нас к любви, на которую способно это сердце, потому что «любовь – самый глубинный фактор реальности».[11] Для Хайдеггера согласно интерпретации, данной его идеям современником, философия начинается не с чистой концепции или не с уверенности в чем-то, а с эмоционального потрясения: «Мышление должно быть охвачено волнением до или в ходе работы с понятиями. Без волнения мышление не в состоянии начаться. Мурашки по коже – вот первый мысленный образ. Именно волнение – это первое, что заставляет мыслить и подымать вопросы: “Философия всегда свершается в фундаментальном состоянии духа” („Stimmung“)».[12] И здесь дает знать о себе сердце, которое «оберегает фундаментальное состояние, действует как “хранитель фундаментального состояния”. “Сердце” не метофорически слышит “безмолвный голос” бытия, позволяя ему настраивать и определять себя».[13]

 

Сердце, которое склеивает осколки

17. Одновременно сердце создает возможность для любых подлинных связей, поскольку отношения, которые не строят сердцем, не могут преодолеть индивидуалистскую фрагментацию: устоят лишь две монады, которые сближаются, но не связываются друг с другом по-настоящему. Антисердце – это общество, над которым все более довлеют нарциссизм и самоотнесение. В итоге все заканчивается «потерей желания», потому что другой исчезает с горизонта, и мы закрываемся в своем «я», неспособные уже на здравые отношения.[14] В итоге мы теряем и способность принять Бога. Как сказал бы Хайдеггер, чтобы обрести божественное, мы должны построить «домик для гостей».[15]

18. Итак, мы видим, что в сердце каждого человека возникает эта парадоксальная связь между чувством своей ценности и открытостью на других, между самой личной встречей с самим собой и принесением себя в дар другим. Мы становимся собой только тогда, когда обретаем способность признавать другого и встречаемся с другим, который в состоянии признать и принять свою собственную идентичность.

19. Сердце также способно объединять и гармонизировать свою личную историю, которая кажется расколотой на тысячи кусков, но в которой, однако, все может иметь смысл. Это именно то, что Евангелие хочет выразить во взгляде Марии, смотревшей сердцем. Она умела вести диалог со своими переживаниями, которые хранила, размышляя над ними в собственном сердце, давая им время: представляя их и сберегая внутри, чтобы помнить о них. В Евангелии лучшим описанием того, о чем думает сердце, являются два отрывка из св. Луки, где сказано, что Мария «сохраняла («συνετήρει») все слова сии, слагая («συμβάλλουσα») в сердце Своем» (Лк 2, 19; ср. 2, 51). Глагол «συμβάλλειν» (отсюда «символ») означает взвешивать, объединять две вещи в уме и исследовать себя, размышлять, вести диалог с самим собой. «Διετήρει» в Лк 2, 51 означает «бережно хранила», и то, что она хранила, было не просто увиденной ею «сценой», но и тем, чего она пока не понимала и все же оставалась рядом и жила в ожидании момента, когда сможет собрать все это вместе в сердце.

20. В эру искусственного интеллекта мы не можем забывать, что для сохранения человеческого нужны поэзия и любовь. Никакой алгоритм никогда не сможет усвоить, например, момент из детства, о котором с теплотой вспоминает человек и который, несмотря на пролетевшие годы, по-прежнему повторяется во всех уголках нашей планеты. Мы вспоминаем, как склеивали вилкой края тех пирожков, которые дома пекли наши мамы и бабушки. Этакий момент кулинарной науки где-то на полпути между игрой и взрослой жизнью, когда мы уже ответственно беремся за дело, чтобы помочь другому. Помимо той вилки можно было бы назвать еще тысячи мелких деталей, из которых складывается биография каждого: как шуткой мы заставили кого-то улыбнуться, как рисовали на стекле, играли в первый раз в футбол с мячом из тряпок, хранили червячков в обувной коробке, сушили цветы между страницами книг, ухаживали за птичкой, выпавшей из гнезда, гадали на ромашке… Все эти мелочи – обычные и в тоже время необыкновенные – никогда не втиснуть в алгоритмы. Потому что вилка, шутки, окно, мяч, обувная коробка, книга, птичка, цветок… держатся на той теплоте, которую хранят в себе воспоминания сердца.

21. Ядро каждого человеческого существа, его самый сокровенный центр – это не ядро души, а всей личности в целом в ее уникальной идентичности, т.е. и души, и тела. Все объединяется в сердце, которое может быть вместилищем любви со всеми ее духовными, психологическими и даже физическими составляющими. В конечном счете, если в нем царит любовь, личность достигает своей идентичности во всей ее полноте и блеске, потому что каждый человек был сотворен в первую очередь для любви, в самых своих глубоких фибрах он создан для того, чтобы любить и быть любимым.

22. Поэтому, когда мы видим, как друг за другом разгораются все новые войны при соучастии, попустительстве или безразличии других стран либо вследствие простой борьбы за власть вокруг интересов тех или иных сторон, сама собой напрашивается мысль о том, что мировое сообщество теряет свое сердце. Достаточно увидеть и послушать престарелых женщин с разных враждующих сторон, ставших пленницами этих разрушительных конфликтов. Стоит лишь взглянуть на то, как они плачут по своим убитым внукам, или услышать, как они желают себе смерти, потому что нет больше того дома, в котором они прожили всю жизнь, и раздирается душа. Столько раз за свою нелегкую и жертвенную жизнь они подавали пример силы и стойкости, а теперь, придя к последнему этапу своего земного странствия, получили не заслуженный покой, а горе, страх и гнев. Перекладывание вины на других не разрешит этой позорной драмы. Если мир может без нестерпимой боли смотреть на плачущих старушек, то это признак того, что у него нет сердца.

23. Когда каждый думает, ищет, размышляет над собственной жизнью и идентичностью или исследует высшие вопросы, когда он думает о смысле своего существования и ищет Бога, даже если уже ощутил привкус приоткрывшейся истины, все это должно обрести венец в любви. Любящий человек чувствует, что знает, почему и с какой целью он живет. И тогда все сливается в едином состоянии взаимосвязи и гармонии. Поэтому самый, наверное, решающий вопрос, который каждый может задать себе перед лицом своей личной тайны, таков: а у меня есть сердце?

 

Огонь

24. Все это имеет свои последствия для духовности. Например, богословие «Духовных упражнений» св. Игнатия Лойолы исходит из принципа affectus. Дискурсивное измерение зиждется на фундаментальной воле (со всей силой сердца), которая дает энергию и ресурсы для выполнения задачи преобразования жизни. Правила и композиции места, которые вводит в действие Игнатий, функционируют, отталкиваясь от «основы», которая отличается от них – от неизвестности сердца. Мишель де Серто показывает, в каком смысле «движения», о которых говорит св. Игнатий, являются вторжениями воли Божьей и воли собственного сердца, остающейся иной при сопоставлении с явленным в Откровении порядком. Что-то нежданное начинает говорить в сердце человека – что-то, что рождается из непознаваемого, удаляет налет с известного и противостоит ему. Это начало нового «порядка жизни», исходящего из сердца. Речь идет не о рациональных рассуждениях, которые нужно было бы применять на практике, переводя их в жизнь, как если бы аффективность и практика были просто следствиями, причем зависимыми, гарантированного знания.[16]

25. Там, где мысль философа останавливается, верующее сердце любит, поклоняется, молит о прощении и предлагает себя на служение в том месте, которое по соизволению Господа оно выберет, чтобы следовать за Ним. Тогда оно понимает, что является Божьим «ты» и что может быть «я», потому что Бог для него – «Ты». Правда в том, что лишь Господь предлагает отношение к нам как к «ты» всегда и навсегда. Принятие Его дружбы – это дело сердца, образующее нас как личностей в полном смысле этого слова.

26. Св. Бонавентура говорил, что, если присмотреться, то нужно просить «не света, а огня».[17] Он учил, что «вера обитает в разуме, но так, чтобы пробуждать чувство. Например, знание о том, что Христос умер ради нас, не остается просто знанием, но обязательно становится чувством, любовью».[18] Исходя из этой перспективы, св. Джон Генри Ньюмен выбрал в качестве своего девиза фразу: «Cor ad cor loquitur» (лат.: «Сердце молвит сердцу»), потому что вне всякой диалектики Господь спасает нас, говоря нашему сердцу от Своего Святейшего Сердца. По той же логике для него, этого великого мыслителя, местом глубочайшей встречи с самим собой и с Господом были не чтение или размышление, а молитвенный диалог от сердца к сердцу с живым и присутствующим Христом. Поэтому Ньюмен видел в Евхаристии живое Сердце Иисуса, способное освобождать, придавать смысл каждому мгновению и вливать в человека истинный мир: «О, святейшее и вселюбящее Сердце Иисуса, сокрытое в святой Евхаристии и всегда бьющееся здесь для нас… Поклоняюсь Тебе со всей моей любовью и всем моим почтением, моим пламенным чувством и моей покорнейшей и решительнейшей волей. О, мой Боже, когда Ты придешь ко мне в святом причастии и устроишь во мне Свою обитель, соделай, дабы мое сердце билось в унисон с Твоим. Очисти его от всякой гордыни и плотских порывов, от всякого упрямства и жестокосердия, от всякого разврата, от всякого непорядка, от всякой теплохладности. Наполни его Собою так, чтобы ни повседневные события, ни жизненные обстоятельства не могли его смутить и чтобы в Твоем страхе и в Твоей любви оно могло обрести мир».[19]

27. Перед живым и присутствующим здесь Сердцем Иисуса наш разум, просветленный Духом, понимает слово Иисуса. Тем самым наша воля приводится в движение, чтобы претворять его на деле. Но это могло бы остаться некоей формой самодостаточного морализма. Слышать и вкушать Господа и чтить Его – это дело сердца. Только оно способно настроить прочие способности и страсти, всю нашу личность на благоговение и любящее послушание Господу.

 

Мир может измениться, если начать с сердца

28. Только начав с сердца, наши общины смогут объединить свои умы и воли и умиротворить их, дабы Дух вел нас как сеть братьев, так как и умиротворение – это задача сердца. Сердце Христово – это восхищение, выход, дар и встреча. В Господе мы обретаем способность общаться здраво и блаженно и строить в этом мире Царствие любви и справедливости. Нашему сердцу, соединенному с сердцем Христовым, под силу такое социальное чудо.

29. Когда мы серьезно воспринимаем сердце, это имеет свои социальные последствия. Как учит II Ватиканский собор, «мы все должны изменить наши сердца и открыть наши глаза на весь мир и те обязанности, которые мы можем совместно взять на себя, чтобы род человеческий преуспел к лучшему».[20] Ведь «нарушение равновесия, от которого страдает современный мир, связано с другим, более глубоким нарушением равновесия, коренящимся в сердце человека».[21] Видя драмы, разыгрывающиеся в мире, собор призывает вернуться к сердцу, поясняя, что человек «своим внутренним миром превосходит весь материальный мир: к этим глубинам он возвращается, когда обращается к сердцу своему, где ожидает его Бог, испытующий сердца (ср. 1 Цар 16, 7; Иер 17, 10), и где он пред взором Божьим решает свою участь».[22]

30. Это не значит, что нам стоит излишне полагаться на себя. Осторожно: нужно сознавать, что наше сердце не самодостаточно – оно хрупко и ранено. Обладая собственным онтологическим достоинством, оно все же должно стремиться к более достойной жизни.[23] II Ватиканский собор далее говорит, что «евангельская закваска побуждала и побуждает в сердце человека неудержимое требование достоинства его»,[24] однако для того, чтобы жить согласно этому достоинству, недостаточно знать Евангелие и механически выполнять то, что оно нам повелевает. Нам нужна помощь божественной любви. Пойдем к Сердцу Христа – центру Его бытия, пылающей печи божественной и человеческой любви и величайшей полноте, которой только может достичь человек. Именно там, в этом Сердце, мы окончательно распознаем себя и учимся любить.

31. Наконец, это Пресвятое Сердце является объединяющим принципом реальности, потому что «Христос есть Сердце мира, Его Пасха смерти и воскресения есть центр истории, которая благодаря Ему является историей спасения».[25] Все творения «движутся вместе с нами и через нас к общей цели, которая есть Бог в трансцендентной полноте, где воскресший Христос заключает в Свои объятия и озаряет все».[26] Стоя пред Сердцем Христовым прошу Господа еще раз явить сострадание к этой израненной земле, на которой благоволил Он обитать как один из нас. Да изольет сокровища Своего света и Своей любви, чтобы мир наш, выживающий посреди войн, нарушенного социально-экономического равновесия, потребительства и противочеловеческого употребления технологий, мог вернуть себе самое важное и необходимое – сердце.

 

 

II.

ДЕЛА и слова любви

32. Сердце Христа, символизирующее Его личный центр, из которого мощным потоком изливается Его любовь к нам, стало живым ядром первого благовествования. В нем начало нашей веры, источник, из которого христианские убеждения черпают свою жизнь.

 

Дела, отражающие сердце

33. Христос не пожелал слишком подробно разъяснять нам, как Он нас любит. Показал это на деле. Глядя на Его поступки, мы можем открыть для себя, как Он относится к каждому из нас, даже если нам трудно это ощутить. Итак, посмотрим же туда, где наша вера может познать это: в Евангелие.

34. Евангелие говорит, что Иисус «пришел к Своим» (Ин 1, 11). «Свои» – это мы, потому что Он не относится к нам как к чему-то чуждому, считает нас Своим достоянием, которое бережет с заботой и любовью. Господь относится к нам как к Своим. Не в том смысле, что мы – Его рабы, ведь Он Сам отрицает это: «Я уже не называю вас рабами» (Ин 15, 15). То, что Он Нам предлагает – это взаимная принадлежность друг другу, какая бывает среди друзей. Иисус пришел, преодолел все расстояния, стал таким же близким к нам, как самые простые и повседневные реалии нашей жизни. Действительно, у Него есть другое имя – «Иммануил», что значит – «Бог с нами», Бог, близкий к нашей жизни, живущий среди нас. Сын Божий воплотился и «уничижил Себя Самого, приняв образ раба» (Флп 2, 7).

35. Это становится очевидно, если присмотреться к Его поведению: всегда в поиске, всегда рядом, всегда открыт для встречи. Мы созерцаем Его, задержавшегося, чтобы поговорить с самаритянкой у колодца, к которому она ходила за водой (ср. Ин 4, 5-7). Мы видим, как поздно ночью Он встречается с Никодимом, боявшимся, что его увидят вместе с Ним (ср. Ин 3, 1-2). Мы изумляемся Ему, когда Он не стыдясь позволяет умыть Свои ноги проститутке (ср. Лк 7, 36-50), когда говорит, глядя в глаза прелюбодейке: «Я не осуждаю тебя» (ср. Ин 8, 11), или когда, столкнувшись с безразличием Своих учеников и со слепым на дороге, с любовью вопрошает: «Чего ты хочешь от Меня?» (Мк 10, 51). Христос показывает, что Бог есть близость, сострадание и нежность.

36. Исцеляя кого-то, Он предпочитал сблизиться с ним: «простерши руку, коснулся его» (Мф 8, 3), «коснулся руки ее» (Мф 8, 15), «коснулся глаз их» (Мф 9, 29). И даже останавливался, чтобы исцелять больных собственной слюной (ср. Мк 7, 33), как мать, чтобы они не воспринимали Его как чуждого их жизни. Ведь «Господь знает эту прекрасную науку ласки. Нежность Бога: Он любит нас не на словах, а приближается к нам и, стоя рядом с нами, дарует нам Свою любовь со всей возможной нежностью».[27]

37. Так как нам трудно доверять кому-то, поскольку мы изранены столькими неправдами, нападками и разочарованиями, Он шепчет на ухо нам: «Дерзай, чадо!» (Мф 9, 2), «Дерзай, дщерь!» (Мф 9, 22). Речь идет о том, чтобы преодолеть страх и осознать, что с Ним нам нечего терять. Петру, который не доверился Ему, «Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: “…Зачем ты усомнился?”» (Мф 14, 31). Не бойся. Позволь Ему приблизиться к тебе, усади Его рядом с собой. Мы можем сомневаться во множестве людей, но только не в Нем. И пусть тебя не останавливают твои грехи. Вспомни, что множество грешников сидело за одним столом с Иисусом (ср. Мф 9, 10), и ни один из них нисколько не смущал Его. Религиозные элиты причитали и называли Его «человеком, который любит есть и пить вино, другом мытарям и грешникам» (Мф 11, 19). Когда фарисеи критиковали Его за эту близость к людям, которых относили к низшим слоям общества или грешникам, Иисус говорил им: «Милости хочу, а не жертвы» (Мф 9, 13).

38. Тот же Иисус сегодня ждет, чтобы ты дал Ему возможность озарить твое существование, помочь тебе подняться, наполнить тебя Его силой. Перед смертью Он сказал Своим ученикам: «Не оставлю вас сиротами; приду к вам. Еще немного, и мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня» (Ин 14, 18-19). Господь всегда находит способ явить Себя в твоей жизни, чтобы ты мог встретиться с Ним.

 

Взгляд

39. Евангелие рассказывает о том, как однажды к Нему пришел богатый человек, который был полон идеалов, но ему недоставало сил, чтобы изменить собственную жизнь. Тогда «Иисус взглянул на него» (Мк 10, 21). Можешь представить себе этот момент, эту встречу глаз того человека со взглядом Иисуса? Прежде чем позвать тебя, возложить на тебя миссию, Он сначала смотрит на тебя, всматривается в глубины твоего естества, чувствует и постигает все, что есть в тебе, останавливает на тебе Свой взгляд: «Проходя близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев… Оттуда, идя далее, увидел Он других двух братьев» (Мф 14, 18. 21).

40. Многие евангельские отрывки рисуют нам Иисуса, со всем Своим вниманием относящегося к людям, их заботам и страданиям. Например: «Видя толпы народа, Он сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны» (Мф 9, 36). Когда нам кажется, что никому до нас нет дела, никому не интересно, что с нами происходит, никому мы не нужны, Его внимание сосредоточено на нас. Именно это Он дает почувствовать Нафанаилу, который стоял перед Ним одинокий и растерянный: «Прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя» (Ин 1, 48).

41. Именно благодаря Своему вниманию к нам Он может распознать каждое доброе намерение, которое есть у тебя, каждое маленькое доброе дело, которое ты совершаешь. Евангелие рассказывает, как Иисус увидел бедную вдову, бросившую в сокровищницу храма две лепты (ср. Лк 21, 2), и тут же обращает на нее внимание Своих апостолов. Он замечает ее, восхищаясь тем добром, которое видит в нас. Когда исполненный упования сотник молил Его, «услышав сие, Иисус удивился» (Мф 8, 10). Как же это прекрасно – знать, что, если другие не замечают наши добрые намерения или хорошие поступки, которые мы можем совершить, они не уходят от внимания Иисуса: наоборот, Он любуется ими.

42. Как Человек Иисус научился этому у Своей Матери Марии. Она, неустанно созерцавшая все и «сохранявшая… в сердце своем» (Лк 2, 19. 51), вместе со св. Иосифом с раннего детства учила Его внимательно смотреть.

 

Слова

43. Хотя Писания сохранили для нас Его Слово, всегда живое и актуальное, Иисус порой говорит с нами внутри нас и зовет, чтобы привести в лучшее место. И лучшее место – это Его Сердце. Он зовет нас, чтобы мы вошли туда, где сможем восстановить свои силы и обрести мир: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф 11, 28). Вот почему Он призывал Своих учеников: «Пребудьте во мне» (Ин 15, 4).

44. Слова, которые Иисус произносил, показывали, что Его святость не исключает чувства. В одних случаях в них выражалась страстная любовь, которая страдает ради нас, волнуется, проникается жалостью и даже плачет. Очевидно, что Он не оставался равнодушным к общечеловеческим заботам и тревогам, например, к тому, что люди, приходившие к Нему, устали и проголодались: «Жаль Мне народа…, нечего им есть… Ослабеют в дороге, ибо некоторые из них пришли издалека» (Мк 8, 2-3).

45. Евангелие не скрывает чувств Иисуса к Иерусалиму – Его любимому городу: «Когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем» (Лк 19, 41) и высказал Свое величайшее желание: «О, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему!» (19, 42). Евангелисты, которые то и дело подчеркивали Его могущество и славу, не преминули демонстрировать и Его чувства при виде смерти и горя друзей. Прежде чем рассказать о том, как, стоя перед могилой Лазаря, «Иисус прослезился» (Ин 11, 35), Евангелие отмечает, что Он «любил Марфу и сестру ее и Лазаря» (Ин 11, 5) и что, увидев плачущую Марию и стоящих рядом с ней людей, «Сам восскорбел духом и возмутился» (Ин 11, 33). Повествование не оставляет сомнений в том, что это был плач искренний, вызванный внутренним смятением. Наконец, никто не захотел скрывать, как Иисус страдал перед Своей собственной насильственной смертью от рук тех, кого Он так любил: «…начал ужасаться и тосковать» (Мк 14, 33), так что даже произнес: «Душа Моя скорбит смертельно» (Мк 14, 34). Вся сила этого внутреннего смятения проявляется в вопле Распятого: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мк 15, 34).

46. При поверхностном взгляде все это может показаться простым религиозным романтизмом. Однако это самый серьезный и решающий факт, который находит свое высшее проявление во Христе, пригвожденном ко кресту. Вот самое красноречивое слово любви. Не пустая оболочка, не просто чувство, не духовное бегство: это любовь. Вот почему св. Павел, подыскивая нужные слова, чтобы объяснить свои отношения со Христом, назвал Его: «возлюбивший меня и предавший Себя за меня» (Гал 2, 20). То было величайшее убеждение апостола: он знал, что его любят. Самопожертвование Христа на кресте покоряло его, но оно имело смысл лишь в свете того, что было еще нечто большее, чем это самопожертвование: Он возлюбил меня. Пока многие искали спасения, благополучия и уверенности в завтрашнем дне в различных религиозных учениях, Павел, тронутый Духом, умел заглядывать дальше и изумляться самому великому и фундаментальному факту: Он возлюбил меня.

47. Созерцая Христа, видя, как в Его поступках и словах приоткрывается Его Сердце, вспомним теперь, как Церковь понимает святую тайну Сердца Господня.

 

 

III.

ВОТ СЕРДЦЕ, КОТОРОЕ ТАК ВОЗЛЮБИЛО

48. Почитание Сердца Христова – это не культ некоего органа, отделенного от Личности Иисуса. Мы созерцаем и чтим нашим поклонением всего Иисуса Христа как такового – Сына Божьего, ставшего Человеком и представленного в образе, на котором выделяется Его Сердце. В данном случае сердце из плоти понимается как отражение или особый знак самого что ни на есть глубинного центра воплотившегося Сына и Его любви – одновременно божественной и человеческой, поскольку более, чем любой другой член тела, сердце является «естественным знамением, т.е. символом Его безмерной любви».[28]

 

Поклонение Христу

49. Здесь нужно подчеркнуть, что в дружбе и поклонении мы строим отношения с Личностью Христа, влекомые любовью, которую отражает образ Его Сердца. Мы чтим этот образ, но свое поклонение направляем только на живого Христа в Его божественности и во всей Его человечности, чтобы дать объять себя Его человеческой и божественной любви.

50. За используемым образом, несомненно, стоит живое Сердце Христа, которое, а ни в коем случае не образ, и является предметом поклонения, поскольку составляет часть Его святейшего и воскресшего тела, неотделимого от Сына Божьего, принявшего его раз и навсегда. Ему поклоняются как «Сердцу Личности Слова, с которой оно неразрывно связано».[29] Мы не поклоняемся ему отдельно, а поклоняемся как Сердцу воплощенного Сына – живого, любящего и принимающего нашу любовь. Поэтому каждый акт любви и поклонения Его Сердцу в действительности «истинно и подлинно воздается Самому Христу»[30], поскольку этот образ непроизвольно отсылает к Нему и является «символом и выразительным знаком бесконечной любви Иисуса Христа».[31]

51. Вот почему никто не должен думать, что это почитание может отделить нас или отвлечь от Иисуса Христа и от Его любви. Непроизвольно и прямо оно направляет нас к Нему и к Нему одному, призывающему нас к драгоценной дружбе в диалоге, любви, доверии и поклонении. Этот Христос с пронзенным и пламенеющим Сердцем – Тот самый, Кто родился в Вифлееме из любви; Он – Тот, Кто ходил по Галилее, исцеляя, лелея, источая милосердие; Он – Тот, Кто возлюбил нас до конца, раскинув руки на кресте. Наконец, Он – именно Тот самый, Кто воскрес и живет прославленный среди нас.

 

Почитание Eго образа

52. Следует отметить, что образ Христа с Его Сердцем, хотя никоим образом и не служит предметом поклонения, не принадлежит к тем многим, которые мы могли бы выбирать. Это не что-то выдуманное за журнальным столиком или нарисованное художником, «не воображаемый, а реальный символ, отображающий центр, источник, из которого излилось спасение для всего человечества».[32]

53. Существует универсальный человеческий опыт, на фоне которого данный образ выглядит просто уникальным. Ведь несомненно, что на протяжении истории в различных регионах мира сердце служило символом глубочайшей личной близости, расположения, эмоций, способности любить. Никак нельзя научно объяснить, почему рука, положенная на сердце друга, выражает особую симпатию. Когда влюбленный стоит рядом с любимой, его сердцебиение ускоряется. Когда кого-то бросает или обманывает любимый человек, это сильно угнетает сердце. Наконец, чтобы убедить другого в своей искренности, в том, что наши слова действительно проистекают из средоточия нашей личности, мы заверяем: «Говорю тебе от сердца!» Поэтический язык не может игнорировать силу этих переживаний. Вот почему на протяжении истории сердце неизбежно имело уникальное символическое, а не только стандартное значение.

54. Отсюда становится понятно, почему Церковь выбрала именно образ сердца, чтобы отразить человеческую и божественную любовь Иисуса Христа и самое сокровенное ядро Его Личности. Но даже если изображение сердца с языками пламени может быть красноречивым символом, напоминающим нам о любви Господней, надлежит, однако, воспринимать его как составляющую образа Иисуса Христа. Тем самым еще более значимо звучит Его приглашение к личным отношениям, которые строятся на встрече и диалоге.[33] С этого почитаемого образа, выделяющего Его любящее сердце, Христос одновременно смотрит взором, призывающим к встрече, диалогу и доверию. У Него сильные руки, которые могут поддержать нас, Его уста произносят для нас слово неповторимым и самым личным образом.

55. Сердце обладает тем преимуществом, что воспринимается не как отдельный орган, а как глубинный объединяющий центр и в то же время как выражение всей личности в целом, чего нельзя сказать о других частях человеческого тела. Поэтому, если оно является глубинным центром всей личности в целом и, следовательно, той составляющей, которая представляет все, мы запросто лишим его присущего ему значения, если станем созерцать отдельно от лика Господня. Образ сердца должен помочь нам установить контакт со всей цельностью Личности Иисуса в ее объединяющем центре и направить нас одновременно от этого объединяющего центра на созерцание Христа во всей красоте и богатстве Его человечности и божественности.

56. Это превосходит любую привлекательность, которой могут отличаться разные написанные образы Сердца Христова, и потому, стоя перед этими изображениями, мы «не должны просить их о чем-либо» и «возлагать наше упование на изображения, как это делали язычники в древние времена», но «посредством этих изображений, которые целуем и, стоя перед ними, обнажаем голову и падаем ниц, нам следует поклоняться Христу».[34]

57. Кроме того, некоторые из этих изображений могут казаться нам не слишком привлекательными и не особо пробуждать в нас любовь и молитву. Но это вторично, поскольку изображение является лишь мотивирующим образом, так что, как говорится на Востоке, не стоит смотреть на палец, указывающий на Луну. В то время как Евхаристия – это реальное присутствие, требующее поклонения, в данном случае речь идет всего лишь об изображении, которое, пусть даже освященное, зовет нас пойти дальше, побуждает вознести наши сердца к Сердцу живого Христа и своим сердцем слиться с Ним. Почитаемый образ призывает, указует, воодушевляет нас на то, чтобы мы посвящали время встрече со Христом и поклонению Ему так, как мы лучше всего себе это представляем. Таким образом, глядя на образ, мы становимся перед Христом, и пред Его ликом «любовь сосредотачивается, созерцает тайну и в молчании ею наслаждается».[35]

58. После всего сказанного выше не следует забывать, что образ сердца говорит нам о человеческой плоти, о земле и потому говорит также о Боге, пожелавшем погрузиться в наше историческое состояние, стать историей и разделить наш земной путь. Какая-то более абстрактная или стилизованная форма почитания не обязательно была бы более верной Евангелию, потому что в этом осязаемом и доступном знаке проявляется то, как Бог желал явить Себя и стать нам близким.

 

Эмоциональная любовь

59. Любовь и сердце не обязательно согласны, потому что в человеческом сердце могут царить ненависть, равнодушие, эгоизм. Но мы не достигнем нашей полной человечности, если не выйдем за рамки собственного «я», и не станем полностью собой, если не любим. Так что глубинный центр нашей личности, сотворенный для любви, исполняет Божий замысел, только если любит. Таким образом, символ сердца символизирует одновременно и любовь.

60. Предвечный Сын Божий, безгранично меня превосходящий, пожелал возлюбить меня также сердцем человеческим. Его человеческие чувства становятся таинством бесконечной и окончательной любви. Так что Его Сердце – это не физический символ, отражающий реальность только духовную или отделенную от материи. Взгляд, обращенный к Сердцу Господа, созерцает реальность физическую, Его человеческую плоть, благодаря которой у Христа могли быть человеческие эмоции и чувства – такие же, как у нас, хотя и полностью преображенные Его божественной любовью. Почитание должно воздаваться бесконечной любви Личности Сына Божьего, но мы должны настаивать на том, что она неотделима от Его любви человеческой, и в этом нам помогает образ Его Сердца из плоти.

61. Если и сегодня сердце ассоциируется в в общераспространенном восприятии с эмоциональным центром каждой человеческой личности, оно лучше всего прочего может знаменовать божественную любовь Христа, навеки и неразрывно соединенную с Его всецело человеческой любовью. Еще Пий XII напоминал, что слово Божье, говоря о «любви Сердца Иисуса Христа, подразумевает не только любовь божественную, но также чувства человеческого расположения… Поэтому Сердце Иисуса Христа, ипостасно соединенное с божественной Личностью Слова, вне всякого сомнения должно было биться любовью и любой другой эмоциональной симпатией».[36]

62. Отцы Церкви, отвечая тем, кто отрицал или умалял истинную человечность Христа, твердо настаивали на конкретной и осязаемой реальности человеческих чувств Господа. Так св. Василий, например, подчеркивает, что воплощение Господа – не какая-то фантазия, и Он «испытывал естественные симпатии».[37] Св. Иоанн Златоуст, в свою очередь, говорит, что, «если бы Он не был нашего естества, то не был бы одержим скорбью, и притом не однажды».[38] Св. Амвросий заявляет: «Приняв душу, Он принял и ее страсти».[39] А св. Августин представляет Его человеческие чувства как реальность, которая, будучи принята Христом однажды, не чужеродна более жизни благодати: «Господь Иисус принял все последствия, присущие человеческой слабости (как принял и телесную смерть) не по навязанной Ему необходимости, а по воле милосердия Своего… Так что, если кому-то приходится печалиться и страдать среди искушений человеческих, он не должен мнить себя оставленным Христовой благодатью».[40] Наконец, св. Иоанн Дамаскин считает, что этот реальный эмоциональный опыт Христа в Его человечности является доказательством того, что Он принял нашу природу полностью, а не частично, чтобы искупить и преобразить ее всю целиком. Так что Христос принял все составляющие человеческой природы, дабы все они были освящены.[41]

63. Здесь стоило бы продолжить размышления одного теолога, который признает, что «под влиянием греческой мысли богословие долгое время относило тело и чувства к миру предчеловеческого, подчеловеческого или искушения истинно человеческого, но то, чего богословие не смогло объяснить в теории, духовность объяснила на практике. Она и народная религиозность сохранили живую связь с соматическими, психологическими и историческими сторонами Личности Иисуса. Крестный путь, почитание Его ран, духовность драгоценной Крови, культ Сердца Христова, евхаристические практики… Все это заполнило пробелы в богословии, питая воображение и сердце, любовь и нежное отношение ко Христу, надежду и память, желание и тоску. Разум и логика пошли иными путями».[42]

 

Троякая любовь

64. Мы не останавливаемся на одних лишь человеческих чувствах, какими прекрасными и трогательными они бы ни были, потому что, созерцая Сердце Христа, мы осознаем, как в Его благородных и здравых чувствах, в Его нежности, в вибрации Его человеческих симпатий проявляется вся истина Его божественной и неувядающей любви. Бенедикт XVI по этому поводу сказал: «С нескончаемого горизонта Своей любви Бог восхотел войти в границы истории и человеческого состояния, принял тело и сердце, чтобы и мы могли созерцать и обретать нескончаемое в конечном, незримую и несказанную Тайну в человеческом Сердце Иисуса Назарянина».[43]

65. Действительно, образ Сердца Господня отражает троичную любовь, ослепляющую нас. В первую очередь, речь идет о неистощимой божественной любви, которую мы ощущаем во Христе. Но задумаемся также о духовном измерении человеческого естества Господа: с этой точки зрения Сердце – «это символ той пламенной любви, которая, излившись в Его душу, стала ценнейшим дарованием Его человеческой воли». Наконец, «это символ Его любви эмоциональной».[44]

66. Эти три рода любви – не какие-то отдельные способности, которые работают параллельно и не связанно друг с другом, а действуют и выражаются совместно и в постоянном жизненном течении: «Ведь в свете той веры, в силу которой мы исповедуем, что в Личности Христа заключен союз человеческой и божественной природы, наш разум становится пригодным для постижения теснейших связей, существующих между эмоциональной любовью физического Сердца Иисуса и Его двоякой любовью духовной, человеческой и божественной».[45]

67. Поэтому, погружаясь в Сердце Христово, мы ощущаем на себе любовь человеческого сердца, полного симпатии и чувств, подобных нашим. Его человеческая воля хочет свободно любить нас, и эта духовная воля полностью озарена благодатью и любовью. Когда мы достигаем сокровенных глубин этого Сердца, нас заливает несоизмеримая слава Его нескончаемой любви как предвечного Сына, которую мы более не можем отделять от Его любви как человека. Ведь именно в Его человеческой любви, а не отдаляясь от нее, мы обретаем Его божественную любовь: обретаем «нескончаемое в конечном».[46]

68. Таково неизменное и окончательное церковное учение: наше поклонение Его Личности единственное в своем роде и нераздельно охватывает как ее божественную, так и человеческую природу. С древних времен Церковь наставляет, что мы должны «поклоняться одному и тому же Христу, Сыну Божию и человеку, в двух неотделимых и нераздельных природах».[47] Причем поклоняться «в едином поклонении…, потому что Слово стало плотью».[48] Никоим образом Христу не должно «поклоняться в двух природах, которым совершались бы два поклонения», но «воплощенному Слову Божьему с Его плотью поклоняются одним единым поклонением».[49]

69. Св. Иоанн Креста пожелал открыть, что в мистическом восхищении неизмеримая любовь воскресшего Христа не ощущается как нечто чужое нашей жизни. Бесконечное неким образом нисходит, чтобы в открытом Сердце Христовом мы смогли пережить поистине взаимную встречу в любви: «Ведь птица, летающая низко, может схватить летающего высоко орла, если тот, желая быть схваченным, опустится ниже».[50] И поясняет, что «видя раненную любовью невесту и слыша ее стенание, Он и Сам оказывается ранен любовью к ней, потому что у влюбленных рана одного – это рана другого, и оба чувствуют одно».[51] Этот мистик понимает образ прободенного ребра Христова как призыв к полному единению с Господом. Он – раненный олень, уязвленный еще тогда, когда мы не позволяли Его любви коснуться нас, который спускается к водным потокам для утоления жажды и находит утешение каждый раз, когда мы обращаемся к Нему:

«Лети, о голубица,

ибо раненный олень

на холм взошел

на веяние полета твоего

и наслаждается прохладой».[52]

 

Тринитарная перспектива

70. Культ Сердца Иисуса носит явный христологический характер: это прямое созерцание Христа, побуждающее к единению с Ним. И все закономерно, если вспомнить, к чему нас призывает Послание к Евреям: пробежать предстоящую нам дистанцию, неотрывно глядя на Иисуса (ср. 12, 1-2). Однако мы не можем игнорировать то, что Иисус одновременно представляется как путь к Отцу: «Я есмь путь… Никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин 14, 6). Он желает привести нас к Отцу. Вот почему проповедь Церкви с самого начала ведет нас к Нему, не давая нам остановиться на Иисусе Христе. В конце концов именно Он как изначальная полнота должен быть прославлен.[53]

71. Остановимся, к примеру, на Послании к Ефесянам, которое с силой и ясностью показывает, насколько наше поклонение обращено к Отцу: «Преклоняю колени мои пред Отцем» (Еф 3, 14); «Один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас» (Еф 4, 6); «Благодаря всегда за все Бога и Отца» (Еф 5, 20). Отец – это Тот, для Кого мы живем (ср. 1 Кор 8, 6). Вот почему св. Иоанн Павел II говорил, что «вся христианская жизнь подобна великому паломничеству к дому Отца».[54] Именно это переживал св. Игнатий Антиохийский на своей дороге к мученичеству: «Живая вода журчит во мне и говорит: “Иди к Отцу!”».[55]

72. Это в первую очередь Отец Иисуса Христа: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа» (Еф 1, 3). Он – «Бог Господа нашего Иисуса Христа, Отец славы» (Еф 1, 17). Когда Сын стал Человеком, все желания и чаяния Его человеческого сердца были обращены к Отцу. Если мы присмотримся к тому, как Христос относился к Отцу, то сможем ощутить эту зачарованность Его человеческого сердца, эту совершенную и постоянную направленность к Отцу.[56] Его история на этой земле была странствием, в которое Он пустился, слыша в своем человеческом сердце несмолкающий призыв идти к Отцу.[57]

73. Мы знаем, что, обращаясь к Отцу, Иисус использовал арамейское слово «Авва», что означает «папа». Тогда некоторых раздражала подобная фамильярность (ср. Ин 5, 18). Именно это слово Он произнес, когда говорил со Своим Отцом, угнетенный смертной тоской: «Авва Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» (Мк 14, 36). Он всегда осознавал, что любим Отцом: «Ты возлюбил Меня прежде основания мира» (Ин 17, 24). И восторгался Своим человеческим сердцем, слыша, как Отец сказал Ему: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мк 1, 11).

74. В четвертом Евангелии говорится, что предвечный Сын Отца всегда пребывал «в недре Отчем» (Ин 1, 18).[58] Св. Ириней заявляет, что «Сын Божий всегда предстоял пред лицем Отца».[59] И Ориген утверждает, что Сын пребывает «в непрестанном созерцании бездны Отчей».[60] Поэтому, став Человеком, Сын проводил ночи напролет в общении с возлюбленным Отцом на вершине горы (ср. Лк 6, 12). Он Сам говорил: «Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему» (Лк 2, 49). Взглянем на выражения Его хвалы: «Возрадовался духом Иисус и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли» (Лк 10, 21). А последние Его слова, исполненные упования, были такими: «Отче! В руки Твои предаю дух Мой» (Лк 23, 46).

75. Теперь посмотрим на Святого Духа, наполняющего Сердце Христово и пылающего в Нем. Потому что, как сказал св. Иоанн Павел II, Сердце Христово – это «шедевр Святого Духа».[61] Не просто что-то из прошлого, поскольку «в сердце Христовом живо действие Святого Духа, Который, по словам Самого Иисуса, и вдохновлял Его миссию (ср. Лк 4, 18; Ис 61, 1) и Которого Он на Тайной вечере обещал послать. Именно Дух помогает уразуметь богатство знака прободенного ребра Христова, из которого проистекла Церковь (ср. Конституция “Sacrosanctum concilium”, 5)».[62] В конечном счете только Святой Дух может открыть перед нами ту полноту “внутреннего человека”, которая обретается в Сердце Христовом. Лишь Он может сделать так, чтобы из этой полноты постепенно черпали свою силу и наши человеческие сердца».[63]

76. Если мы попробуем проникнуть в тайну действия Духа, то услышим, как Он стенает в нас и говорит: «Авва»: «А как вы – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: “Авва, Отче!”» (Гал 4, 6). Ибо «Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы – дети Божьи» (Рим 8, 16). Действие Святого Духа в человеческом сердце Христа непрестанно возбуждает это влечение к Отцу. И, сочетая нас Своею благодатью с чувствованиями Христа, Он делает нас сопричастниками отношений Сына с Отцом, Он – «Дух усыновления, Которым взываем: “Авва, Отче!”» (Рим 8, 15).

77. Так наши отношения с Сердцем Христовым преображаются под действием Духа, направляющего нас к Отцу – источнику жизни и первопричине благодати. Сам Христос не желает, чтобы мы задержались лишь на Нем. Любовь Христова – это «откровение милосердия Отца».[64] Он хочет, чтобы, движимые Духом, изливающимся из Его Сердца, «с Ним и в Нем», мы шли к Отцу. Прославление воздается Отцу «через» Христа,[65] «со» Христом[66] и «во» Христе.[67] Св. Иоанн Павел II учил, что «Сердце Спасителя призывает нас вновь возвыситься до любви Отца, которая есть источник всякой подлинной любви».[68] Именно это стремление Святой Дух, изливаясь на нас из Сердца Христова, хочет питать в наших сердцах. Поэтому литургия под животворящим действием Духа всегда обращается к Отцу из воскресшего Сердца Христова.

 

Последние высказывания учительства Церкви

78. Сердце Христово различным образом присутствовало в истории христианской духовности. В Библии и в первые столетия Церкви оно принимало образ прободенного ребра Господня как источник благодати и как призыв к внутренней встрече, исполненной любви. Под этим образом оно постоянно появлялось в свидетельстве множества святых вплоть до нашего дня. В последние столетия эта духовность приняла форму подлинного и надлежащего культа Сердца Господня.

79. Некоторые из моих предшественников прямо говорили о Сердце Христовом и в весьма разных выражениях призывали к единению с Ним. В конце XIX в. Лев XIII предлагал нам посвятить себя Ему, желая, чтобы все мы сочетались со Христом и одновременно восхищались сиянием Его нескончаемой любви.[69] Примерно тридцать лет спустя Пий XI назвал этот культ компендиумом опыта христианской веры.[70] А Пий XII утверждал, что культ Святейшего Сердца превосходнейшим образом выражает наше поклонение Иисусу Христу как возвышенный синтез этого поклонения.[71]

80. Позднее св. Иоанн Павел II охарактеризовал развитие этого культа в прошедшие века как ответ на рост ригористичных и бестелесных форм духовности, забывавшей о милосердии Господнем, но в то же время как злободневное воззвание к миру, который пытается строить себя без Бога: «Культ Святейшего Сердца в том виде, в котором он развивался в Европе два столетия назад под влиянием мистических переживаний св. Маргариты Марии Алакок, стал ответом на янсенистский ригоризм, который в конечном счете недооценивал нескончаемое милосердие Божье… Человек второго тысячелетия нуждается в Сердце Христовом для того, чтобы познать Бога и познать самого себя; он нуждается в нем, чтобы построить цивилизацию любви».[72]

81. Бенедикт XVI призывал признать в Сердце Христовом глубинное и ежедневное присутствие в жизни каждого: «Любому человеку нужен “центр” его жизни, источник истины и добра, к которому можно обратиться, чтобы справиться с различными ситуациями и трудностями повседневной жизни. Каждый из нас, когда умолкает, жаждет почувствовать не только биение собственного сердца, но и где-то глубже биение некого надежного присутствия, которое ощутимо для чувств веры, но при этом гораздо более реально: присутствия Христа – сердца мира».[73]

 

Углубление и современность

82. Выразительный и символический образ Сердца Христова – не единственный дар, который Святой Дух дает нам, чтобы мы встретили любовь Иисуса, и этот дар нужно постоянно развивать, озарять и обновлять посредством размышления, чтения Евангелия и духовного созревания. Еще Пий XII говорил, что Церковь не претендует на то, что «видит в Сердце Иисуса и чтит своим поклонением образ, так сказать, формальный, т.е. подлинный и совершенный знак Его божественной любви, поскольку невозможно, чтобы глубинная ее сущность могла быть адекватно отражена в любом рукотворном образе».[74]

83. Культ Сердца Христова имеет важное значение для нашей христианской жизни, поскольку знаменует такую полную веры и поклонения открытость тайне божественной и человеческой любви Господней, что мы можем еще раз заявить, что Святое Сердце является синтезом Евангелия.[75] Нужно помнить, что мистические видения или явления, о которых рассказывали некоторые святые, страстно распространявшие культ Сердца Христова – это не то, во что верующие обязаны верить, как если бы это было Слово Божье.[76] Но эти прекрасные стимулы могут мотивировать и послужить к великому благу, хотя никто не должен чувствовать себя обязанным подчиняться этим стимулам, если не ощутит, что они помогают ему в его духовном странствии. Впрочем, всегда следует помнить, что, как говорил Пий XII, нельзя сказать, что данный культ «не обязан своим зарождением частным откровениям».[77]

84. Например, идея евхаристического причащения по первым пятницам каждого месяца была мощным воззванием в то время, когда многие перестали приступать к этому таинству, так как не верили в прощение Бога, Его милосердие и рассматривали причастие как своего рода приз для совершенных. В таком янсенистском контексте насаждение данной практики принесло много добра, помогая людям почувствовать в Евхаристии бескорыстную и близкую любовь Сердца Христа, зовущую нас к единению с Ним. Мы можем утверждать, что и сегодня это было бы весьма полезно, но по другой причине: потому что в вихре нынешнего мира и в нашей одержимости свободным временем, потреблением и развлечениями, мобильными телефонами и социальными сетями мы забываем питать свою жизнь силой Евхаристии.

85. Точно так же никто не должен чувствовать себя обязанным проводить час поклонения по четвергам. Но как же не рекомендовать эту практику? Когда кто-то с запалом живет ею вместе со множеством братьев и сестер и ощущает в Евхаристии всю любовь Сердца Христова, он «поклоняется вместе с Церковью символу и как бы следу божественной Любви, которая доходит до того, что любит род человеческий также Сердцем воплощенного Слова».[78]

86. Это было трудно понять многим янсенистам, смотревшим свысока на все человеческое, чувственное, телесное и в конечном счете полагавшим, что данный культ уводит нас от чистейшего поклонения всевышнему Богу. Пий XII назвал «ложным мистицизмом»[79] элитарную позицию некоторых групп, которые считали Бога столь высоким, столь чуждым миру сему, столь далеким, что относились к чувственным выражениям народного благочестия как к опасным и требующим в церковного контроля.

87. Можно утверждать, что сегодня мы сталкиваемся с янсенизмом, сколько с мощно прогрессирующей секуляризацией, которая желает мира, свободного от Бога. Это усугубляется еще и тем, что в обществе множатся различные формы религиозности, не предполагающие личных отношений с Богом любви и являющиеся новыми проявлениями «духовности без плоти». И это правда. Однако мне приходится констатировать, что внутри самой Церкви разрушительный янсенистский дуализм возрождается под новыми личинами. Он набрал особой силы в последние десятилетия, но в нем проявляется тот гностицизм, который наносил вред духовности уже в первые века христианства и игнорировал истину о «спасении плоти». Поэтому я обращаю свои глаза к Сердцу Христову и призываю обновить поклонение ему. Надеюсь, что оно сможет также оказаться привлекательным с точки зрения сегодняшней восприимчивости и таким образом поможет нам справиться с теми старыми и новыми дуализмами, адекватный ответ на которые предлагает.

88. Мне хотелось бы также добавить, что Сердце Христово одновременно освобождает нас от другого дуализма: между общинами и пастырями, сосредоточенными только на внешней деятельности, структурных реформах без Евангелия, одержимой организации чего-то, мирских проектах, обмирщенных размышлениях о различных предложениях, выдаваемых за требования, которые порой пытаются навязывать всем. Это часто приводит к тому, что христианство забывает о нежности веры, радости самопосвящения служению, ревности миссии от человека к человеку, зачарованности красотой Христа, волнующей благодарности за дружбу, которую Он предлагает, и о высшем смысле, которым Он наполняет личную жизнь. В общем речь идет о еще одной форме обманчивого, столь же бесплотного трансцендентализма.

89. Эти столь современные болезни, от которых мы и не желаем исцелиться, если позволяем им нас заразить, побуждают меня предложить всей Церкви новое понимание любви Христовой, представленной в ее святом Сердце. Там мы можем найти все Евангелие, там резюмируется истина, в которую мы верим, там заключено то, чему мы поклоняемся и чего ищем в вере, то, что нужно нам более всего.

90. Глядя на Сердце Христово, мы можем вернуться к воплощенному синтезу Евангелия и жить тем, о чем я говорил недавно, вспоминая возлюбленную св. Терезу Младенца Иисуса: «Самое адекватное поведение – это возложить упование наших сердец на то, что вне нас: на бесконечное милосердие Бога, любящего безо всяких границ и отдавшего все на кресте Иисуса».[80] Она пламенно жила этим, так как увидела в Сердце Христовом, что Бог есть любовь: «Он даровал мне Свое бесконечное милосердие, и именно в нем я созерцаю другие божественные совершенства и поклоняюсь им!»[81] Вот почему в самой народной молитве, летящей, как стрела, к Сердцу Христову, просто говорится: «Уповаю на Тебя».[82] Другие слова здесь не нужны.

91. В следующих главах мы уделим особое внимание двум основным аспектам, которые сегодня одновременно должно содержать  поклонение Святейшему Сердцу, чтобы продолжать питать нас и приближать к Евангелию: личный духовный опыт вместе с общинным и миссионерским служением.